Читаем Человек из Архангельска полностью

Местность, которую я унаследовал, была узкою полосою, состоявшею большей частью из песка. Она простиралась на пространство немногим больше двух миль вокруг берега бухты Мэнси. На этой полосе был ветхий дом из серого камня, никто не мог сказать мне когда и для чего построенный; я починил его, и он сделался жилищем, совершенно удовлетворявшим моим скромным вкусам. Одна комната была моей лабораторией, другая — гостиной, а в третьей, как раз под покатой крышей, я подвесил койку, в которой всегда спал. Были три другие комнаты, но я оставил их пустыми, кроме одной, которую отдал старухе, ведшей моё хозяйство. На протяжении нескольких миль во все стороны не было никого, кроме Янгов и Мак-Леодов, — рыбаков, которые жили на другой стороне Фергус-Несса. Перед домом была большая бухта; сзади неё — два длинных обнажённых холма, прикрытых другими более высокими; между холмами была долина, и когда ветер дул с суши, он обыкновенно нёсся по ней с меланхолическим завыванием и шептался между ветвями елей под моим аттическим окном.

Я не люблю людей. Справедливость заставляет меня прибавить, что и они, кажется, большей частью не любят меня. Я ненавижу их мелкие, низкие, пресмыкающиеся обычаи, их условность, их обманы, их ужасный взгляд на правду и неправду. Их оскорбляет моя резкая откровенность, моё невнимание к их общественным нормам, то нетерпение, с которым я отношусь ко всякому принуждению. Посреди своих книг и химических препаратов, в своей уединённой берлоге в Мэнси, я мог уйти от шумной людской толпы с её политикой, изобретениями и болтовнёй и остаться вдали от всего, неподвижным и счастливым. Впрочем, не вполне неподвижным, так как я работал в своей маленькой пещере и делал успехи. Я имею основания думать, что атомистическая теория Дальтона основана на ошибке, и знаю, что ртуть не просто химическое вещество.

В течение дня я занимался перегонками и анализами. Часто я забывал о еде, и когда старая Мэдж звала меня пить чай, я находил свой обед нетронутым на столе. По вечерам я читал Бэкона, Декарта, Спинозу, Канта — всех тех, которые старались постичь непознаваемое. Все они бесплодны и пусты, не дают ничего в смысле результатов, но расточительны на многосложные слова, напоминая мне людей, которые, копая землю, чтобы добыть золото, откопали много червей и затем с торжеством выставили их за то, что искали. По временам беспокойный дух овладевал мною, и я совершал прогулки по тридцати и сорока миль, без отдыха и пищи. В этих случаях, когда я проходил через какую-нибудь деревню, худой, небритый и с растрёпанными волосами, матери бросались на дорогу и поспешно уводили своих детей домой, а крестьяне толпами выходили из своих кабаков, чтобы посмотреть на меня. Я думаю, что я повсюду был известен под названием «сумасшедшего лорда из Мэнси». Однако же я редко делал набеги на деревню, так как обыкновенно совершал моцион на своём берегу, где я успокаивал свой дух крепким табаком и делал океан своим другом и поверенным. Какой товарищ может сравниться с великим беспокойным трепещущим морем? С каким человеческим настроением оно не будет гармонировать?

Как бы вам ни было весело, вы можете почувствовать себя ещё веселее, внимая его весёлому шуму, смотря, как длинные зелёные волны бегут взапуски и как солнце играет на их искрящихся гребнях. Но когда седые волны гневно вскидывают свои головы и ветер ревёт над ними и поощряет их к ещё более бешеным и шумным усилиям, тогда самый мрачно настроенный человек чувствует, что в природе есть меланхолическое начало, которое так же мрачно, как его собственные мысли. Когда в бухте Мэнси было тихо, поверхность её бывала ясна и блестяща, как зеркало, и только в одном месте на небольшом расстоянии от берега выступала из воды длинная чёрная линия, похожая на зубчатую спину какого-нибудь спящего чудовища. Это была часть опасного хребта скал, известного у рыбаков под названием «истрёпанного рифа Мэнси». Когда ветер дул с востока, волны разбивались об него с грохотом подобно грому, а брызги перебрасывало через мой дом до самых холмов, расположенных назади. Сама бухта была глубока и удобна, но слишком открыта для северных и восточных ветров и слишком страшна своим рифом для того, чтобы моряки часто пользовались ею. Было что-то романтическое в этом уединённом месте. В тихие дни я часто лежал в своей лодке и, смотря через край, видел далеко внизу колеблющиеся похожие на привидение формы большой рыбы, — рыбы, как это казалось мне, не виденной ни одним натуралистом, и из которой моё воображение создавало гения этой пустынной бухты. Однажды, когда я стоял на берегу в тихую ночь, сальный крик, похожий на крик женщины в безнадёжном горе, поднялся из глубины бездны и огласил собой тишину ночи, то ослабевая, то усиливаясь в течение тридцати секунд. Это я слышал своими собственными ушами.

Перейти на страницу:

Похожие книги