Человек из чужого времени

Даже не оглядываясь, Михаил снова взял свою спутницу за руку и отвел в сторону, от греха подальше. Их притиснули к самому памятнику. И тут Елизавета Аркадьевна вслух негромко прочитала надпись на нем.

– «Основателю Великого Града Российского императору Петру Первому от итальянского скульптора Карло Растрелли и от русского художника Михаила Шемякина. 1991 год. Отлита в Америке.

– Вполне логично, – снова раздался у них за спиной тот же голос, – папа Карло начал делать Петра в России, а дядя Миша сделал из него Петрушку в Штатах. Совместное предприятие по производству железного Буратино.

Михаил не оборачивался и продолжал стоять молча. Он понимал, что это провокация. Елизавета Аркадьевна не выдержала и, обернувшись, резко спросила:

– За что вы так не любите Америку?

– Я не люблю? Да я ее просто обожаю. Даже доллары на память покупаю, чтобы усилить родные рубли.

Михаил взял свою спутницу за руку и быстро стал пробираться через толпу к выходу. Когда они наконец оказались у Иоанновского равелина, он увидел ресторан со стилизованной вывеской «Аустерия».

– Давайте зайдем, пообедаем и немного поговорим без свидетелей.

– Ну наконец-то вы заговорили. Конечно, мне будет приятно пообедать с вами, Михаил.

В ресторан было не так-то легко попасть. Очередь стояла снаружи. Выходил метрдотель и приглашал внутрь, когда места освобождались. Им явно повезло. Из ресторана вышла большая группа иностранных туристов, и Елизавету Аркадьевну вместе с Михаилом пригласили за столик на двоих. Он стоял под сводом у стены, и им никто не мешал обменяться мнениями без посторонних. Пока дама Михаила некоторое время отсутствовала, у него приняли заказ.

– Я заказал, то, что вы хотели.

– Спасибо.

– Я еще под впечатлением.

– Конечно, он на себя много взял. «Мы с Растрелли…» А господин Бартоломео Растрелли, между прочим, видел Петра Первого совершенно иначе. По его модели был сделан нормальный памятник и в 1800 году поставлен перед Михайловским замком, где Павел Первый сделал более скромную надпись: «Прадеду правнук».

– Здесь я спорить не буду. Медный всадник Фальконе тоже проверен историей. А Пушкин вдохнул в него вторую жизнь, чем придал еще больше величия монументу. Правда, при этом он не написал на гранитной глыбе: «Пушкин и Фальконе Петру Первому». Но кто знает, что скажет завтра «просвещенная столица». В свое время так же воспринимался и импрессионизм. Одни заявляли: «Ужас!» Другие спорили с ними: «Бесподобно!»

– Мне кажется, в чем-то тот чудак у памятника был прав. Нельзя переносить свое отношение к советской власти на всю историю России. Будем считать, что это – некий дружеский шарж, выраженный в скульптуре.

– Я думаю, это такая новая тенденция. Символично и ко времени. И власть, и искусство, и новая история, и внешний облик – всё в одном.

– Бритоголовый пахан?

– Мне далеко до такого смелого суждения.

– Не беспокойтесь, это мое суждение.

– Сегодня смелые суждения очень дорого стоят. Да они, впрочем, всегда стоили дорого.

– Не всегда свое мнение и ощущение следует облекать в суждение.

– Недавно я прочитал сборник стихов Владимира Высоцкого. При жизни он не мог его издать. А сейчас – и страсти поутихли, и печатай, что хочешь.

– Вам нравится Высоцкий?

– Я его вообще не знал. Но, говорят, многим он нравится. Вот я и решил разобраться почему.

– Итак, Высоцкий.

– Да. Так вот, там были два стихотворения. Одно из них посвящено Шемякину-художнику и подчеркивает его мастерство и светское признание. А другое – простое, чисто личное, с обыкновенной человеческой симпатией к приятелю Михаилу Шемякину. Я не помню всего, но кое-что запомнил. Вот послушайте.

Я – ротозей, но вот не сплю ночами.
(В глаза бы вам взглянуть из-за картины!) —
Неймется мне, шуту и лоботрясу,
Сдается мне – хлестали вас бичами?!
Вы крест несли и ободрали спину?!
И ребра в ребра вам – и нету спасу.

Здесь все – и пьянка, и талант, и муки творчества, и гонение, и гениальность, и обычная житейская простота.

А вот и другое. По-простому.

Мишка! Милый! Брат мой, Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По-жи-вем…

Вот так мы во всем: для истории с пафосом, а между собой – от души и о главном.

– Сказал «поживем» и вскоре умер.

– Он живет в памяти и в сердце того, кому дорог.

– Ох, Михаил, какой же вы все-таки идеалист.

Когда они вышли из ресторана, дошли до стоянки, где была припаркована машина Елизаветы Аркадьевны, Михаил попрощался со своей статусной дамой. И вдруг она неожиданно сказала, попросту и без высокомерия:

– Здесь я должна была вас поцеловать. Но я этого не сделаю. Берегите себя, Михаил. Вы очень хороший человек. Прощайте.

– Так у вас было задание? – улыбнувшись, спросил ее спутник.

– Начала с него. А закончила лично. Извините. Спасибо за хорошую прогулку. Я завидую вашей Лизе.

– До свидания… Я вас видел с ним…