Человек из кремния

— Жопа вы тупая. — Готтбаум придвинулся к Бейли, тот чувствовал его дыхание на лице. — Безмозглое бюрократическое говно. Я хочу уменьшить контроль, а не увеличивать. Думаете, мои клоны в сети присвоят казну или в президенты меня инсталлируют? Не-ет, батенька, они будут сидеть и ничего не делать, а лишь присматривать, чтобы все эти компьютеры никогда больше не заработали! — Он отвернулся. Бейли увидел его профиль Готтбаум склонил голову набок, озирая свою вселенную, точно дирижер, всматривающийся в гигантский оркестр. Почти все точки уже покраснели; по темному небу словно разбрызгали тысячи маленьких капелек крови.

— Вначале вы хотели добиться этого легально, так? сказал Бейли. — Тогда, в 90-х. Выступали на телевидении, говорили речи, пытались пустить время вспять, децентрализовав все, уничтожив государственные службы. Людей это не заинтересовало, однако вы, похоже, решили не спрашивать их согласия. Навязать им свое решение.

— То есть, освободить их, — резко сказал Готтбаум.

— Верно. Освободить для голода. Все системы: и торговые, и финансовые сети…

— Нет! — Готтбаум ударил кулаком по металлическим перилам. Перила грохнули. — Вы — что, имбецилом меня полагаете? Я не говорил, что собираюсь очищать каждую систему. Я — разумный вирус, понимаете? Достаточно разумный, чтобы отличить паразита от живого, полноценного узла. Частновладельческие банки функционируют. Транспортные системы, телекоммуникации, даже некоторые местные силы охраны правопорядка. Умрет лишь гигантский мертвый груз централизованное правительство. Системы "кормушек", специальных вспомоществований, попечительства, всякие войны различных мелких диктаторишек. Международный Красный Крест, Всемирный Банк, Государственный Запас, Международный Валютный Фонд — все механизмы, тормозящие торговлю и требующие все новых и новых механизмов, которые якобы помогут старым работать на всеобщее благо. Политики более не получат ничего; они не смогут отныне заставлять людей подчиняться их дурацким законам, и мы освободимся от всех этих налогов. Невмешательство, Бейли! И если даже вырубят все системы, если даже прочистят каждый файл программ — я так широко распространил и хорошо замаскировал мои клоны, что невозможно будет уничтожить все до единого. А даже единственный оставшийся тут же реинфицирует всю сеть! Сеть — вот что такое бюрократия! Без нее правительство нежизнеспособно!

— Изобретут винципы, — сказал Бейли. — А защитные программы отыщут вирус. Не один вы такой замечательный хаккер.

Готтбаум счастливо рассмеялся.

— Я — единственный, существующий в миллионе копий! Именно так — миллион копий. Единственный, манипулирующий данными одной силой мысли. Я демонтирую их вакцины — это все семечки. Мои клоны станут информированной полицией; они сокрушат любую систему, перераспределяющую блага, создающую монополию либо ограничивающую свободу. Знаете, Бейли, как говорили мы тогда, давно, в те дни, когда все, казалось, шло к тому, что власть имущие ослабят хватку и пойдут на проведение кое-каких реформ? Власть — народу?

Бейли вгляделся в темноту. Старик вскинул к плечу кулак в архаичном салюте.

ЖЕРТВЕННОСТЬ

Через несколько минут тьма рассеялась, и Бейли обнаружил, что находится на большой белой арене. Небо над головой сияло голубизной. Солнце стояло в зените; яркий свет заставил его зажмуриться. Понятно: он вернулся в тот самый сценарий, с которого началось его пребывание в MARHISе.

Готтбаум стоял перед ним. Эйфория старика потухла, сменившись утомленным удовлетворением. Он был весьма похож на актера, только что сошедшего со сцены после изнурительного сольного представления.

Обратившись по сторонам, он обратился к Бейли:

— Итак, занавес! — сказал он.

Бейли настороженно взглянул на него.

— Что вы хотите сказать?

— Хочу сказать, что пора прощаться. — Он сунул руки в карманы штанов и ссутулился. — Я собираюсь покончить с MARHISом. — С этими словами старческие морщины на его лице, казалось стали глубже. — Нелегко, что и говорить, но надо.

— То есть, сокрушив все, что можно, вы хотите, справедливости ради, уничтожить и свой труд?

— Я ничего не уничтожал. — Голос Готтбаума звучал устало. Казалось, его совершенно не интересовал дальнейший спор. Грядут кое-какие социальные неурядицы. Люди привыкли быть под присмотром; для них предоставленность самим себе станет сильным потрясением. Возможно, некоторые не справятся с этим. Однако существует естественная тяга человека к свободе. А свобода взрастит совершенно новый динамизм.

— Известный также, как неуправляемая эксплуатация и спекуляция, — добавил Бейли. — Анархия.