Человек из легенды

- А то как же! - бодро ответили мы и ударили по рукам. Судьбоносное решение было принято; оставалось только найти за неделю до отъезда три билета до Одессы в разгар курортного сезона. С большими хлопотами и переплатой нам удалось достать лишь три боковых плацкарты.

- Ничего, мужики, всего одна ночь, перекантуемся, - бодро заметил Конопенко (этой жирной сволочи досталось нижнее место). - До встречи послезавтра на перроне в двадцать минут восьмого.

Скорый поезд "Львов-Одесса" отправлялся в 19.40. Когда я за полчаса до отправления поезда поднялся на первый перрон, там уже были поезд и Конопенко, сидевший на скамейке возле киоска с провизией и сосредоточенно что-то жевавший.

- Угощайся, -- он вынул из пахнущего ванилью кулька большое круглое печенье и протянул мне.

- Спасибо, я сыт. Кнежевича еще нет? - спросил я, присаживаясь рядом.

- Как видишь. Но мы рано пришли, мы ж договорились встретиться в 19.20.

Кнежевич не появился ни к 19.20, ни к 19.30, ни к отправлению поезда. Тщетно Конопенко насиловал мобильник - абонент 8-050-564-66-12 не отвечал. Когда с задержкой в пять минут поезд тронулся с места, мы наконец увидели нашего друга, бежавшего по перрону с огромным рюкзаком за спиной. В правой руке он держал вешалку с белым костюмом, заботливо обернутым в целлофан, в левой - бутылку вина. Бежать ему было явно неудобно, и когда нелепая фигура исчезла из нашего поля зрения, заслоненная толпой провожающих, Конопенко обреченно махнул рукой:

- Не догонит!

В тот момент, когда и я в это поверил, из начала вагона донесся мат, произносимый очень знакомым голосом. Через минуту перед нами возник Кнежевич собственной персоной.

- Е-мое, понаставили торб, я чуть бутылку не разбил, -- отрывисто произнес он вместо приветствия. - И ты хорош, -- перевел он взгляд на Конопенко, -- звонишь, как угорелый! Я бегу за поездом, все руки заняты, а тут еще мобильник на боку поет! Что я тебе его, зубами достану!

Тут вагон тряхнуло, и Кнежевич чуть не упал на меня.

- Да сядь ты, придурок! И сними свой рюкзак!

- Чего опоздал? - спросил Конопенко, пряча мобильник.

Костюм утюжил.

"Вот кретин!" - подумал я, а вслух не удержался и спросил:

- На хрена тебе костюм?

- Да и вино ты зря тащил, -- подхватил Конопенко. - Чтоб обмыть отъезд, у меня есть с собой домашний спотыкач на травах. Такой аромат - пальчики оближешь!

- Плевал я на твой спотыкач, -- утирая пот с лица, пробормотал Кнежевич. - Культурные люди в поезде самогон не пьют.

После проверки билетов решено было все-таки ограничиться вином, которое Кнежевич ловко разлил в три пластиковых стаканчика.

- Ну, чтоб нам было хорошо! - бодро провозгласил первый тост Кнежевич и поднес к губам стаканчик. В этот момент вагон снова тряхнуло, Кнежевич подавился и зашелся в судорожном кашле, мое вино выплеснулось мне на брюки, а стаканчик Конопенко упал и залил вином весь столик, подмочив лежащую на нем провизию.

И я усомнился, что нам будет хорошо.

- Ничего, -- засуетился Конопенко, пытаясь вытереть винную лужицу на столе мгновенно промокавшими бумажными салфетками, -- ничего, у меня есть еще и хлеб, и колбаса.

В подтверждение своих слов он тут же выложил на столик кучу кульков с различными кулинарными и кондитерскими изделиями. Я заглянул в его сумку и увидел, что она полна провизии. С такими сумками обычно приезжают домой городские родственники со щедрой деревенской свадьбы.

Я с удовольствием подумал, как я умен: один тащит запасы пищи, как в экспедицию на Северный полюс, другой весь наличный гардероб, а я, как европеец, путешествую с одной маленькой спортивной сумкой, и то заполненной лишь на две трети. Правда, потом выяснилось, что я забыл полотенца, бритву, тапочки и пижаму.

Вагон был набит битком - чтоб добраться до туалета, требовалось не менее пяти минут, а чтоб войти в него, еще двадцать. Какие-то загорелые мужики сидели на откидных сиденьях и играли в карты, всюду стояли чьи-то клетчатые сумки, мелкие дети непрерывно шныряли под ногами, и, главное, какие-то бабки, девки, пацаны и мужики непрерывно швендяли взад-вперед по вагону, так что через час у меня начало рябить в глазах. В довершение ко всему снаружи стояла тридцатиградусная жара начала августа, и вскоре дышать стало совершенно нечем. От духоты, выпитого и съеденного (я никогда столько не ем по вечерам!) я отяжелел настолько, что уже в десять вечера понял: надо лезть наверх, на свою полку.

Я вообще в поезде плохо сплю, но здесь о сне и думать не приходилось. Только я закрыл глаза, как где-то вблизи заорал грудной ребенок и орал истошным воем так долго и нудно. Едва младенец затих, кому-то стало плохо и какая-то женщина принялась бегать по вагону в поисках нитроглицерина. Когда у неизвестного страдальца сердце отпустило и в вагоне на миг воцарилась относительная тишина, в купе к проводникам забрели цыгане, затянувшие под гитару песню про калину у ручья. Я хотел было сказать проводникам все, что думаю по этому поводу, но для этого надо было слезть, а на такой подвиг я был уже неспособен. Пришлось наслаждаться молча.

Вiн хотiв мене, калину,

Посадить в своїм саду,