Человек из Пекла. Книга 2. Часть 3

— От–щу… фс-х… у-ю… — его голова снова падает на грудь.

— Отец!! — снова встряхнул Горца Дима. Тот попытался дёрнуться, но сил совершенно нет.

— Папа!!

И снова Дима начинает мысленную «бомбёжку». Спустя некоторое время тело Горца начинает дрожать, словно ему холодно, голова медленно поднимается. Взгляд безумен, но в глубине появилась искорка узнавания.

— Ну, давай же!! Приходи в себя, папа! Я здесь! Теперь все нормально будет! Папа! Прости, что ушёл, прости, что бросил! Ты вернись только!! Папа!!

Вторая рука Горца, лежащая до этого на бедре, медленно поднялась и ухватилась за предплечье Димы. Сил у отца совсем не осталось. Он попытался сбросить руку. Не вышло, конечно же. Кисть расслабилась и рука безвольно упала.

— Папа! Вернись ко мне! Ты мне нужен!! — все эти слова дублировались объёмными мысле–образами, проламывающими скорлупу безумия, в которой закрылся Горец.

Дима беззвучно плакал, слёзы текли по лицу, падая на черноту и быстро «запекаясь» в стекло.

— Папа… — Дима тряс Горца. — Вернись…

Взгляд отца, такой же безумный, смотрел куда–то вдаль…

— Вер–сь…

Дима по пятому уже, наверное, кругу продолжил бомбардировку мысле–образами…

Тело Горца снова задрожало, словно он силился подняться или сделать вообще что–нибудь.

— Вернись… ко мне… пап… ты мне нужен… — шептал уже надорванным голосом Дима.

Голова Горца чуть опустилась. Взгляд вдруг стал совершенно осмысленным и сфокусировался на лице Димы, узнавая его.

— Сын… ты здесь… — прохрипел–продребезжал Горец, Медоеда затопило радостью и он крепко обнял его, прижался.

Рука Горца легла ему на спину.

— Сын… Дима…

— Всё… теперь всё будет нормально, пап…

Глава 8.

Пекло.

Дом.

— Сын… — голос Горца надтреснутый и в нём чувствуется такая усталость, такая печаль. И ему всё равно. — Ты пришёл… оставь… я не жилец… оно… оно уже проникло в меня…

Дима чуть отстранился, посмотрел в грязное, обросшее лицо отца, в его печальные, уставшие глаза. Его собственные сверкнули янтарём, гневно.

— Не затем я пёрся через половину Улья, чтобы оставить тебя здесь, папа. Удумал тоже, помереть… бросить всех. Нет. Ты будешь жить. Ради неё. Ради меня. Ради себя самого, понял? — он чуть повысил голос.

Горец снова сфокусировал взгляд.

— Ты не понимаешь…

— Всё я понимаю. Давно уже понял. И давно надо было тебя найти, вытащить из этого дерьма, в которое ты сам себя загнал, отец. Так что давай, напрягись. Один раз, — он глянул вниз, оценивая картину.

— Сын…

Медоед снова глянул в лицо отца. Взгляд его с каждой минутой становился всё осмысленнее.

— Мне не чудится? Это же ты, Дима?

Медоед улыбнулся, слёзы текли по его лицу против воли. Каким он помнил отца, сильным, рассудительным, а сейчас… сейчас надо помочь ему снова стать тем же. Не обрубком с кашей безумия в голове.

— Это я, пап. На самом деле, прохрипел Дима.

— Я видел её… и хочу к ней…

— Я тоже вижу её иногда. Во снах… но я здесь. И ты мне нужен…

— Зачем..? Ты ушёл…

Злость сама собой рванулась в душе Димы, но он подавил этот порыв.

— Потому, что я твой сын. А ты мой отец. И мы должны жить… ради мамы…

— Должны жить… — прошептал он, словно пробуя на вкус эти слова. — Я не смогу… я слаб…

— Куда ты денешься, отец… я тебя не брошу, я помогу. Будет больно. Надо потерпеть…

Лишь бы не умер теперь от ран, подумал Дима. Сколько он здесь просидел…

— Долгость… мы сохранять… временность он… малость возможние… — ржавой пилой по металлу проскрежетали слова Близнеца, того, что находился здесь, второго. Дима понял. Иной был рядом, не давал отцу стать такой же стекляшкой и тоже ослаб.

— Давай выбираться отсюда. Подлечу тебя, всё будет нормально, пап. Готов?

Горец выдохнул, пробормотал что–то. Эмоций у него почти не было. Равнодушие к своей участи, к жизни. И тут же ощущалась слабая, только–только родившаяся или воспрявшая из пепла воля. Та самая, несгибаемая, не давшая тогда умереть Сойке, та самая, переборовшая Иного, когда Нестор появился в первый раз и другого, Серого, который почти убил их троих. Дима «надавил» на это, снова посылая мысле–образы отцу.

— Я слышу тебя, сын…

— Держись тогда. И не смей умирать. Будет больно. Вот, съешь, — он вложил Горцу в рот чёрную жемчужину.

И Медоед обхватив отца, о Пекло, какой же он худой, сдёрнул его с Черноты. Захрустело стекло. Отец зарычал, вцепился свободной рукой в плечо Димы. Пальцы второй руки рассыпались чёрными осколками, пошла кровь, досталось и кисти. Ноги, ступни, голени, остались с одной стороны совсем без мяса, обнажив кость и тоже пошла кровь.

Быстро подняв отца на руки, как любимую женщину, Пекло, да он и не весит ничего, Дима понёс отца с Черноты, оставляя за собой дорожку из крови, быстро «спекающейся» в стеклянные осколки.

Перенеся отца на землю, Горец стонал, Дима метнулся к рюкзаку, оставленному за Домом, вернулся, распотрошил его, нашёл подсумок с медикаментами. Спек, это первое. Шприц с белой жидкостью оказался в руке. Горец быстро терял кровь, раны страшные, особенно на ногах. Без раздумий, содрав с груди полуистлевшую тряпку, воткнул иглу в сердце. Прошло несколько секунд и Горец глубоко вдохнул, с хрипом, словно вынырнул из воды.

— Серпы…