Человек из телевизора

Черников сейчас смотрел на Анжелу и решил почему то прогнать ее на поисковике, и «Эвелина» что-то тормозила никак не скидывала обратку, не хотела разразиться быстрой короткой справочкой (умерла тогда-то или уехала в Канаду тогда-то), она что-то там копошилась, и Черников уже знал — значит, она полезла в дерби и что-то нащупало интересное.

Вечер был прекрасный с неявной печалью подступающей осени. Они уже двигались вверх по «28 Июня», пересекли «Искру».

«Эвелина» огорошила Черникова на 10 минуте: ну, батя (гусар), бывший офицер оказывается в еще румынской Бессарабии параллельно с матерью Черникова встречался с какой-то гимназисткой. Поисковик «Эвелина» перечислила цепочку фамилий и ссылок в том числе на архивные данные 2017 года (Главная библиотека Солт-Лейк-Сити. «Города у соленного озера»). И там были мемуары одного румынского профессора, диссидента и эмигранта, который в юности не ровно дышал к матери Карауш (в девичестве Березовская). Там было описание Бессарабии середины тридцатых годов, гимназисты и гимназистки, прогулки на велосипеде и этот злой гений — бывший русский офицер Черников (механик на железной дороге) с которым гимназист готов был стреляться на дуэли.

Внутренний дворик был относительно обширный, чтобы расположиться компанией как бы на отшибе, в районе сараев под яблоней и черешней. Соседи пока не возмущались, а кивали Анжеле, которая здесь появлялась все реже, навещая мать. Один из ее друзей детства — Колюня (с которым лазили по деревьям) прибился к кампании, вернее к дармовой выпивке, но был полезно разговорчив, весел и еще мужского рода. Он занимался шашлыком, а потом начал разливать домашнее вино, привезенное из Кагула другой однокурсницей, которую Черников плохо помнил. Его тоже помнили через пень колоду, но некоторые точно его признали. Обняла бедолагу, первая вышедшая замуж еще на первом курсе, Антонина Харя (в том числе, чтобы быстрее поменять фамилию), ставшая по мужу Монастырской, и друзья вирусно стали называть ее Харя монастырская. Облобызали Черникова многодетная Лера Лазарь, крашенная погрузневшая Пархоменко, потом, наконец, бывший комсорг Ранеева, у которой, казалось, все было впереди, но по суровой реальности, она накануне сороковника оказалась в одиночество незамужней и бездетной с невзрачной карьерой доцента.

В своём первом филологическом студенчестве Черников можно сказать был влюблён в нее. Она была такой стройненькой, с веснушками, которые смущали ее, но были такой умилительно трогательной обаятельной черточкой. Ко всему она была отличницей и небольшим комсомольским лидером, когда общественное служение в ее случае было продолжением добросердечия. Она, пожалуй, жалела его (два раза сходили в кино, несколько раз танцевали на вечеринках), пока он по здоровью на втором курсе не взял академ (и в больнице она навещала его дольше всех, то ли по доброте душевной, то ли по партийной обязанности).

Он смотрел на Ранееву и не мог вспомнить былых чувств, все выгорело дотла, и остался стыд или неудобство от присутствия свидетеля его былой слабости или болезни. А она, наоборот, просветлела, увидев его, и помнила, оказывается его лучше всех присутствующих и зачем-то берегла тайну их единственного неловкого поцелуя.

Женщины были уже не те, зашоренные первокурсницы, и дружно, легко взяли на грудь по стакану вина, раздухарились, раздурачились, развспоминались. Черников хохотал вместе со всеми, хотя не был с ними ни на этнографической практике, ни на свадьбе Хари-Монастырской, и не знал многих других преподавателей, их кликух, их экзаменационных приколов. Он посматривал на Анжелу Карауш и реже на Ранееву, которая сидела рядом с ним и подкладывала ему на тарелку салатика, соленых огурчиков и грибочков.

Вышла во двор и мать Карауш, и Черников напрягся, присматриваясь к этой строгой старушке с сигаретой в руках.

«Расспросить ее об отце?»

Вечер уже был после сумерек, похолодало. Мать Карауш куталась в кофту и, кажется, согревалась, затягиваясь сигаретой.

— Вы случайно не помните Петра Черникова? — спросил он.

— Почему вас это интересует? — резко по-учительски спросила бывшая преподавательница французского языка.

— Ну, хотя бы, потому что это был мой отец.

— Я помню Петра Сергеевича. — Она глубоко задумалась и также глубоко затянулась. — Удивительно. Вы его сын?

— Я недавно прочитал воспоминания профессора Павла Диаконеску, он еще жив и обитает в Америке. Там он описывает вас, моего отца, мою мать.

— Мама, неужели вы были знакомы с родителями Черникова? — воскликнула Анжела.

— Да у нас там была компания. Жили на Садовой и Черников тоже, ремонтировал нам велосипеды и был значительно старше, ходил летом в белом костюме, высокий, галантный …почему-то те годы — 38–39 я вспоминаю как одно лето… И Павлик Диакон он был, наоборот, младше всех. Он потом учился в Бухаресте. Последний раз получила от него весточку в 43.