Человек из тени

Мы сидим в закусочной «Сабвей», и я завороженно наблюдаю, как Келли уминает бутерброд с мясом примерно в фут длиной. Я всегда удивляюсь, как это у нее получается. Она может съесть за один присест больше, чем футболист, и тем не менее никогда не прибавляет ни фунта. Я вспоминаю ее пятимильные пробежки по утрам, каждое утро, семь дней в неделю. Она смачно облизывает пальцы и чмокает губами с таким энтузиазмом, что сидящие за соседним столиком две пожилые леди смотрят на нее неодобрительно. Келли удовлетворенно вздыхает и, откинувшись на спинку стула, принимается потягивать через соломинку «Морнинг дью». Мне приходит в голову, что в этом вся Келли. Она не смотрит, как жизнь проходит мимо, она поглощает ее. Она заглатывает ее не жуя, и ей всегда требуется добавка. Я улыбаюсь своим мыслям, и она хмурится и грозит мне пальцем.

— Знаешь, я привела тебя сюда, потому что хотела сказать, как я на тебя злюсь, лапонька. Ты мне ни разу не перезвонила, не ответила ни на одно мое письмо по электронной почте. Это никуда не годится, Смоуки. Мне наплевать, насколько ты там запуталась.

— Я знаю, Келли. Ты меня прости. Правда, мне на самом деле очень жаль.

Она некоторое время напряженно смотрит на меня. Я не раз наблюдала, когда она именно так смотрела на преступника. Но я чувствую, что заслужила этот взгляд. Потом она улыбается и машет рукой:

— Ладно, простила. Теперь скажи честно: как ты? На самом деле, я хочу сказать. И не смей мне врать.

Я смотрю в сторону, смотрю на свой бутерброд, смотрю на нее.

— До нынешнего дня? Плохо. По-настоящему плохо. Мне каждую ночь снились кошмары. У меня была депрессия, и чем дальше, тем хуже мне становилось.

— Подумывала о самоубийстве, верно?

Я чувствую тот же толчок, что и в кабинете доктора Хиллстеда. Только здесь мне почему-то очень стыдно. Мы с Келли всегда были душевно близки и, хотя никогда об этом не говорили, любили друг друга. Но то была любовь, основанная на силе, она исключала возможность поплакаться на плече. Я боюсь, что эта любовь ослабнет или исчезнет совсем, если Келли начнет меня жалеть. Но я отвечаю:

— Верно, я думала об этом.

Она молча кивает, глядя на кого-то или куда-то. На мгновение меня охватывает чувство, что все это уже было. Келли похожа на доктора Хиллстеда, решающего, какой способ лечения избрать.

— Смоуки, в этом нет никакой слабости, лапонька, — наконец говорит она. — Рыдания, ночные кошмары, депрессия, мысли о самоубийстве — ты от этого не становишься слабее. Это лишь означает, что тебе больно. А больно всем может быть, даже супермену.

Я смотрю на нее и не нахожу слов. Я полностью растеряна, не могу придумать, что сказать. И дело не в том, что сказала Келли, меня ее слова не удивили. Она мягко улыбается:

— Знаешь, ты должна это побороть, Смоуки. Не для себя, для меня. — Она отпивает немного лимонада. — Мы ведь с тобой похожи. Мы всегда были в шоколаде. Нам постоянно везло. Мы прекрасно справлялись со своей работой. Черт, да мы всегда прекрасно справлялись со всем, за что ни брались, правильно?

Я молчу, все еще не могу найти слов.

— Я хочу поведать тебе, лапонька, нечто философское. Пометь это у себя в календаре, потому что я редко выступаю на публике. — Она ставит стакан на стол. — Многие люди рисуют одинаково красивую картинку. В начале жизни мы невинны, наши глаза сияют, затем все тускнеет. Ничто не бывает таким, как раньше, и так далее и тому подобное. Я всегда думала, что жизнь — куча собачьего дерьма. Не у всех она столь девственно чиста, как изображает Норманн Рокуэлл, так ведь? Спроси любого ребенка в Уоттсе. Я всегда считала: дело не в том, что мы узнаем изнанку жизни. Все дело в том, что мы узнаем, каково это — жить. Ты меня понимаешь?

— Да. — Я смотрю на нее как зачарованная.

— Большинство людей испытывают боль рано. Ты и я — нам повезло. Очень повезло. Мы видели боль, такая уж у нас работа, но нас лично она не касалась. Или касалась, но слегка. Посмотри на себя. Ты нашла любовь своей жизни, у тебя был дивный ребенок, ты была лучшим агентом ФБР, ты была настоящей восходящей звездой. А я? Я тоже неплохо устроилась. — Она качает головой. — Не хочу себя переоценивать, но, если честно, мужика я всегда могу выбрать по вкусу, к тому же у меня есть мозги, не только тело. И я на отличном счету в Бюро.

— Верно, — соглашаюсь я.

— Но понимаешь, в этом-то и проблема, лапонька. Мы с тобой никогда не переживали трагедии. Мы в этом были с тобой одинаковыми. Затем неожиданно пули перестали от тебя отскакивать. — Она качает головой. — И с того момента я перестала быть бесстрашной. Я испугалась, впервые в жизни испугалась. И с той поры боюсь. Потому что ты лучше меня, Смоуки. И если такое случилось с тобой, то может произойти и со мной. — Она кладет руки на стол. — Конец речи.