Человек из тоннеля

Поднялся вверх по Прорезной, зашел в подъезд старого дореволюционной постройки крепкостенного дома, поднялся на третий этаж. Свет в подъезде еще не зажгли, и на лестничной площадке было темновато. На этот раз не пришлось отыскивать в рюкзаке фонарик, включать его. Тем не менее Михаил замешкался у массивной двухстворчатой двери с медной ручкой и такой же поблескивающей в полумраке табличкой, словно еще сомневаясь, та ли это дверь. При том, что отлично знал не только дверь, но и то, что находилось за ней: узкий, сумеречный даже при свете стилизованных бра коридор, по обе стороны которого располагались утопленные в нишах двери: первая направо гостиная, вторая - кабинет "патриарха", напротив - спальня, рядом комната Алины, а за поворотом, впритык к кухне, узкая комнатушка, заставленная громоздкой мебелью, некогда перемещенной за ненадобностью из других комнат. В комнатушке поочередно жили Анисимовна - дальняя родственница "патриарха", потом Геннадий, а уж затем он, Михаил. Не только комнаты - каждая вещь в доме имела свое место и назначение, менять которые не имел права никто, кроме хозяина. Тут все было настолько отлаженно, солидно, незыблемо, что внушало трепет непосвященным. А посвященным во все здесь был только "патриарх".

Михаил уже поднял руку к кнопке звонка, когда его взяла оторопь, да такая, что холод пробежал по спине, сжалось сердце. Это чувство нельзя было объяснить ничем - даже в тот, первый приезд его робость не достигала такого накала. Видимо потому, что тогда его окрыляла надежда, казалось бы, несбыточная, почти фантастическая, но намертво уцепившаяся за мимолетное, явившееся ему однажды ослепляющим ночным видением, которое заслонило собой все сущее, растворило его в себе. Чтобы опомниться, прозреть, понадобились годы.

И вдруг он понял: тот злосчастный тоннель продолжился для него здесь - у этой двери. Надо было войти в нее, прожить за ней двенадцать лет, поступиться всем и не приобрести ничего, пытаться совместить несовместимое, возненавидеть себя, а затем Алину, свести знакомство с Липницким, операционным столом, невыносимой болью, страхами и снова вернуться сюда, чтобы понять это...

Дверь открыла Анисимовна, предварительно включив "персональный" плафон на лестничной площадке и рассмотрев Михаила в "глазок". Она была такая, какой он помнил ее: сухонькая, сморщенная, востроглазая, с закрученными на затылке седыми косицами. Старуха встретила его неприветливо. Презрительно опустила уголки тонких бескровных губ:

- Чего явился?

- Алина дома? - решив не задираться, но в то же время решительно шагнув в коридор, спросил Михаил.

- А тебе какое дело до нее?

- Об этом я сам ей скажу.

- Грубиянишь, - строго сдвинула брови Анисимовна. Но затем, несколько смягчившись, ответила: - Скоро должна быть. Стой здесь, я Матвею Егоровичу доложу.

Она шмыгнула в нишу, за остекленную дверь.

Михаил окинул взглядом коридор. Та же вделанная в стену вешалка с дюжиной бронзовых псов-держателей, те же бра, овальное зеркало в замысловатой раме, столик для телефонного аппарата, навесная полка для газет. И только в стояке для зонтов, рядом с набором английских тростей, гуцульским резным посохом, сказочной клюкой появился бамбуковый шест, инкрустированный перламутром - новая причуда "патриарха". Эти палки "патриарх" начал собирать полтора года назад, когда ушел на пенсию. Порой он выходил на улицу то с одной, то с другой, хотя никакой нужды в этом не было - в свои шестьдесят три года Матвей Егорович обладал завидным здоровьем...

- Иди, зовет тебя, - выглянула из ниши Анисимовна.

В кабинете тоже ничего не изменилось: мореного дуба письменный стол, отделанный под старину книжный шкаф, мраморный бюст Сократа на выдвижной полке, обитый темно-красной кожей диван, текинский ковер, вольтеровское кресло с подножником, корабельный барометр на одной стене, картина Айвазовского (подлинник) - на другой, бронзовая нимфа, поддерживающая абажур торшера. Михаил бывал в кабинете не раз, но только сейчас осознал, что каждая вещь здесь рассчитана на определенный эффект - внушить почтение к хозяину. А еще он подумал, и тоже впервые, что все эти антикварные вещи стоят немалых денег.

"Патриарх" сидел в кресле у открытого, несмотря на холодную погоду, окна. На нем была теплая стеганая куртка, ноги укрывал шерстяной плед, на коленях лежала раскрытая книга, от которой он не отрывал глаз, слегка наклонив крупную, увенчанную гривой голову. До сих пор он не пользовался очками, и это тоже внушало уважение. Когда Михаил вошел, "патриарх" держал у поросшего волосами уха телефонную трубку, шнур от которой тянулся к аппарату на письменном столе, косился в книгу и лишь время от времени бросал в трубку неопределенно:

- Да... Возможно... Надо подумать...

Михаил замешкался в дверях: когда "патриарх" говорил по телефону, входить в кабинет не полагалось. Но его позвали, и он не знал, как быть. На всякий случай поздоровался. "Патриарх" даже не взглянул, продолжал ронять в трубку негромкие отрывистые фразы:

- Трудно сказать... Пожалуй... Не обещаю, но прозондирую...