Человек-Хэллоуин

— А я все-таки расскажу один анекдот. Можно? Значит, едет в поезде парень, настоящий панк. Волосы оранжевые и торчат дыбом, весь в татуировках, в носу кольцо, бровь проколота, в ладонях гвозди торчат — в общем, все как полагается. На него смотрит пожилой человек. Таращится во все глаза. И панк возмущается: что ты, дескать, уставился на меня, старикан? Неужели ты в молодости был паинькой? А старик ему отвечает: «Вот именно, не был. Когда я служил в армии, мы стояли в Сингапуре. Как-то я напился и трахнул попугая. Так вот я и думаю: может, ты мой сын?»

И мальчишка зашелся от смеха.

Стоуни улыбнулся.

— Гадкий анекдот.

Мальчик продолжал хохотать.

— Только если воспринимать его буквально. А ты подумай. — Смех у него был заразительный. — Наверное, если бы кто-нибудь попробовал по-настоящему изнасиловать попугая, попугай бы умер. Или откусил бы придурку член! — Он засмеялся еще громче, хватаясь руками за живот. — О господи, это просто отличный анекдот!

— Судя по всему, дети теперь совсем другие. В детстве я ни за что не осмелился бы так разговаривать со старшими.

— Дети сейчас другие, — согласился Стив. — Я-то уж точно другой.

Он перестал смеяться, быстро опустил стекло и глубоко вдохнул.

— Ух ты, я дышу воздухом настоящего океана! Какой он свежий! Потрясающе! — закричал он и высунул руки в окно, словно хотел схватить ветер. — А ты чувствуешь?

Стоуни кивнул.

— Пахнет хорошо.

— Пахнет всем сразу. Я чувствую запах крабов, рыбы и чистейшей чистоты. — Он засмеялся собственным словам. — Чистота океанистости.

— Смотри, — произнес Стоуни севшим голосом.

В лучах взошедшего солнца над морем поднималось поселение Стоунхейвен.

Точнее, то, что от него осталось.

Стоуни снова остановил машину.

— Выглядит так, будто Бог раздавил его пяткой, — заметил мальчик.

— Ты веришь в Бога?

Мальчик пожал плечами, разглядывая руины домов.

— Нет, я просто сказал так, потому что ты так подумал. — Неожиданно его начала бить дрожь, — Я не хочу туда Пожалуйста. Только не туда.

3

— Не делай этого со мной, — попросил мальчик.

— Не делать чего?

— Не води меня туда.

— Почему?

— Я чувствую это.

— Что ты чувствуешь?

— Ты, сукин сын! Ты притащил меня сюда, потому что хочешь, чтобы я здесь умер. Хочешь, чтобы я узнал все о том, что ты натворил. Обо всем сотворенном тобой зле. Обо всех гадостях. Ты привез меня сюда, чтобы убить.

— Что ты ощущаешь?

— Мучение.

— Это рисунки у тебя на коже?

Мальчик кивнул Его лицо готово было сморщиться, словно все его слезы, ночные страхи и боль вот-вот потекут из глаз, из носа, изо рта.

— Сними майку. Я хочу посмотреть.

— Оставь меня в покое.

— Просто успокойся. Сними майку. Я хочу взглянуть на картинки. Я не сделаю тебе больно.

Мальчик стащил через голову футболку. Он помрачнел. Не осталось ни следа от того счастливого ребенка, каким он был пять минут назад. Он глядел на Стоуни запавшими глазами. Без футболки он выглядел моложе своего возраста, скорее лет на девять-десять, а не на двенадцать.

— На спине, — сказал мальчик. Он развернулся на сиденье.

Спина у него была тощая, все ребра выпирали, лопатки торчали словно вывихнутые.

Стоуни не вполне уловил, что именно изображали бесконечные картинки. Это были цветные пятна, разбросанные по всей коже, — настоящий витраж с лицами, лошадьми, морем и небесами.

— Какая скотина это с тобой сделала?

— Не знаю. Может, и он. Хотя он всегда утверждал, что я таким родился.

— Твою…

Стоуни задохнулся.

Из сгустка коричневых красок на плечах мальчика, словно из воды, затянутой бензиновой пленкой, начало выплывать лицо.

Этого лица Стоуни не видел двенадцать лет.

— Лурдес, — прошептал он.

Веки отяжелели. Туман в голове заслонял видение. Он чувствовал, что слезы катятся по лицу, застилают глаза, потому что она медленно раскрыла рот в беззвучном крике.

А потом спина мальчика, кажется, начала расти, кожа растянулась, изображение ее лица стало более объемным, четким, увеличилось, и вскоре кожа ребенка сделалась полотном всего мира. Стоуни глядел на Лурдес. Нет, он, кажется, был в чьем-то чужом теле, он грозил в ночи ножом оранжево-желтой луне, нож переливался, сверкал, а потом, со звуком ударяющего по воде кулака, вонзился ей в грудь.

4

Сначала была оранжевая луна.

Из нее вырвался бледный Лунный огонь, вспыхнул и взорвался.

И весь мир, насколько он мог видеть, был залит Лунным огнем.

Кучный огонь.

А в его холодной голубой сердцевине…

Прошлое.

Алан Фэйрклоф стоял перед ним, протягивая руку. «Ну, давай, Стоуни. Пойдем. Там все уже завершилось. Теперь уже пора. Ты все поймешь. Тебе нужно знать, как все обстоит на самом деле».

Потом другая картинка наслоилась на эту.