Человек Космоса

— Может, я себе все это придумал? Любовь, разлуку, войну? Может, жить надо проще: не видеть, не чувствовать, не делать. Просто понимать. Ведь если на миг допустить, что понимать — также просто, как и все остальное… Я бы сумел понять что угодно. Любовь? — Нет. Всего лишь плотское влечение мужчины к женщине. Война? — Неизбежная и даже в чем-то полезная штука. Способная решить многие вопросы быстро и определенно. Разлука? — Родина там, где тебе хорошо. Жена убивает мужа в купальне. Пройдут годы, и сын-мститель прикончит собственную мать. Почему бы и нет? Боги оправдают одного убийцу и осудят другого; кого именно — неважно. Просто от скуки ткнут наугад пальцем. О да, мне кажется: еще чуть-чуть, и я пойму!.. Научусь. Я никогда не спрашивал у тебя, синеглазая моя: ты умеешь понимать?!

Из чрева трюма несло гнилью: наверное, размокшие лепешки заплесневели. Крыса ждала, отказываясь возвращаться в родной угол.

Боясь стать крысиным волком.

— Мы погибли под Троей. Все. Ты тоже, сова и олива. Просто нам об этом забыли рассказать. Тебе — тоже. Забыли. Лишенный якоря, я ухожу, и, пожалуй, мы больше не встретимся. Глупо получилось…

Уже на лестнице Одиссей обернулся.

Нет.

Палладий стоял неподвижно, и крыса сидела у ног идола.

* * *

Когда эскадра уплывающих на Запад огибала Платамодский мыс, я еще мог свернуть на север.

Домой.

Вот она, Итака. Рукой подать.

— Эй! Жениться едете?! — крикнули нам с проходящей мимо эйкосоры. Хотелось ответить стрелой. Мой Старик молча сидел на корме, примостив копье поверх коленей. Все сокровища Трои за его мысли. Но ведь спросить — не ответит. «Я не вернусь, — силились прошептать белые губы того, кто раньше звал себя Одиссеем, сыном Лаэрта. — Я не вернусь!..»

Тщетно.

«Дурак! Дурак!» — летел в спину вопль Далеко Разящего, и дом, оставленный за спиной, виделся бесформенным камнем на берегу.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ ГЕРОЙ НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДИН

Итак, Итака.

Чудный каламбур
Дарован мне.
Я испытал на собственном горбу
Превратность дней.
Пришла пора допрашивать судьбу
Наедине.
Во сне мечталось: скребницей скребу
Родных свиней

Фрасимед Мелхский

СТРОФА-I Обломок старинных обид [79]

Последнее дело: проснуться от свинячьего визга.

Нагретая за ночь подушка по-детски хранила тепло. Головы не поднять. Зато сбившаяся в ногах овчина и покрывало, упавшее на пол грудой тряпья, говорили о мужской, проведенной без сна ночи. Мальчик поморщился от дурацких мыслей. Резко сел, разрывая паутину дремы. Его следовало бы назвать юношей; пожалуй, в иных обстоятельствах он сошел бы за молодого мужчину. Плотное, слегка рыхлое тело человека, не знавшего лишений. Руки без шрамов и мозолей. Красивые, в меру правильные черты лица, но подбородок безвольно мал. Спутанные кудри цвета каленой меди. И туман остатков сна в зеленоватых, еще мутных глазах. Мама до сих пор звала его «мальчик мой». И дедушка. И папина няня, когда думала, что он не слышит. А хлебоеды по-разному: большей частью «малыш», но изредка — «герой», и тогда хотелось пырнуть кого-нибудь из них мечом.

Однажды так и случится.

Мрачно скривив губы, он подумал: неужели мне навеки суждено остаться мальчиком? Старым, пузатым. Седым мальчиком. До скончания дней. Так мальчиком и сойду в Аид, на поля асфоделей. Отец был младше на целых два года, когда ушел воевать. Ушел навсегда. Сейчас имя «Телемах, сын Одиссея» не вызывает ничего, кроме глупого смеха. Еще бы: Далеко Разящий, сын Сердившего Богов! Тонкая издевка. Обхохочешься. Главное наследство, оставленное на память сыну хитроумным родителем.

Но сегодня особенный день.

Хлебоеды заблуждаются, утверждая, будто мужчиной становятся в кустах с голой девкой, отпыхтев положенное. Мужчиной становятся иначе. Совсем иначе. Однажды приходит особенный день, и ты становишься мужчиной, даже если под рукой не нашлось ни одной подходящей девки. Просто хлебоедам забыли об этом рассказать. Мальчику тоже: забыли.

К счастью, он понял это сам.