В этот момент память перенесла меня на четыре года назад. Я был тогда в Марокко, в Марракеше. Наступил вечер, и я отправился прогуляться по площади Джаама-эль-Фна, которая в темноте напоминала иллюстрацию к восточной сказке. В многочисленных кафешках потрескивал огонь, везде жарилось мясо. Отблески пламени падали на толпу прохожих, выхватывая на пару секунд чьи-то лица и отбрасывая огромные тени. Запах жареных колбасок смешивался с ароматом дымящегося кускуса. Всюду сновали уличные торговцы. Некоторые предлагали кожаные изделия, только что изготовленные в лавке неподалеку и распространявшие резкий химический запах. Другие демонстрировали огромные медные блюда, украшенные изящной гравировкой: свет костров отражался в них, рассыпая золотые осколки по лицам, тюрбанам и джеллабам. Шум голосов смешивался с навязчивым грохотом тамбуринов и мелодичным напевом флейты заклинателей змей. Я шел, вытаращив глаза, зачарованный невероятной атмосферой, завороженный запахами, картинками и звуками. Внезапно меня окликнул худой улыбчивый человек лет пятидесяти, с выразительным лицом, потемневшим и сморщившимся от южного солнца. Он устроился на деревянном ящике, лежавшем прямо на земле. С одной стороны дымилась жаровня с мясом, с другой разложил свой товар торговец глиняными горшками. Я улыбнулся в ответ. Он пригласил меня сесть на стул: лишь только взглянув на него, я тут же понял, чем занимается этот человек. Чистильщик обуви. Лицо мое застыло; сам того не замечая, я весь напрягся. Я всегда чувствовал себя неловко, сталкиваясь с занятиями, которые, как мне казалось, унижают человеческое достоинство. Тяжелее всего было смириться с профессией чистильщика обуви, который вынужден работать не просто в присутствии клиента, а непосредственно с ним, перед ним. Особенно смущало меня его положение: клиент, восседающий на высоком табурете, и бедняга, скорчившийся на земле или вообще преклонивший колени. Я никогда не пользовался такого рода услугами.
Мужчина снова позвал меня и с той же ослепительной улыбкой настойчиво, но мягко пригласил сесть на стул. Очевидно, западный человек был для него идеальным клиентом, но это лишь усугубляло мою неловкость: я не хотел, чтобы его соотечественники созерцали американца, которому один из их собратьев чистит ботинки. Это казалось мне воплощением чванства, мерзким клише колониальной эпохи. Не знаю, почувствовал ли он мою неловкость или истолковал ее как нерешительность. А может, то, что я не прошел мимо, а обратил на него внимание, дало ему надежду убедить меня. Все так же улыбаясь, он встал и подошел ко мне. Не успел я сказать «нет», как он уже присел рядом и принялся ощупывать мои поношенные ботинки, тут же поставив диагноз и пообещав вернуть им молодость. А поскольку я не умею отказывать, то, несмотря на все свое нежелание, я, сам того не заметив, оказался на стуле, на который еще минуту назад смотрел с отвращением. Первое время я не осмеливался поднять глаза, боясь прочесть осуждение во взглядах прохожих. Но марокканец уже возился с моими ботинками. Схватив половинку лимона, он энергично потер ею потускневшую кожу. Я пребывал в таком состоянии, что меня уже ничто не могло удивить. Если бы он размазал по моей обуви банан, я бы и глазом не моргнул. Он работал старательно и с энтузиазмом, уверенно чередуя лимон и разные типы щеток. Издалека доносилась бесконечная заунывная мелодия флейты заклинателя змей. Я потихоньку расслаблялся. Мы перекинулись несколькими фразами. Он все так же сосредоточенно работал, с его лица не сходила счастливая улыбка. Выдавив черный крем, он старательно втер его старой тряпкой в кожу, затем натер ее до блеска ловкими движениями небольшой щетки. По мере того как ботинки возвращались к жизни, его улыбка становилась все более радостной, ослепительно-белые зубы сверкали на фоне темно-коричневой кожи. А когда ботинки стали такими же гладкими и сияющими, как в день покупки, глаза чистильщика загорелись от гордости. Я забыл о смущении, так заразительна была его радость. Внезапно я почувствовал, как близок и симпатичен мне этот человек, которого пятнадцать минут назад я даже не знал. Меня словно накрыло волной дружелюбия. Он назначил абсолютно адекватную цену, я отдал деньги, даже не думая торговаться. Повинуясь внезапному порыву, он угостил меня мятным чаем в небольшой металлической чашечке, чтобы разделить радость и продлить приятный момент общения. Внезапно я осознал нечто очевидное, болезненно очевидное. Я был в сто раз богаче, а моя профессия куда более уважаемой, но этот человек был гораздо счастливее. Он дышал счастьем, он излучал его.
От этого воспоминания четырехлетней давности на глаза навернулись слезы.
– Почему нужно преодолевать препятствия, чтобы стать счастливым? – спросил я.
– Сложности помогают сконцентрироваться, а это позволяет работать с душой и получать удовлетворение от результата. Иначе невозможно полностью раскрыться в своих поступках.