Человек, который хотел понять все

«Кризис середины жизни» — как это называют психологи — продолжался у него полтора года и закончился лишь тогда, когда Франц осознал, что он уже не молод. Мало-помалу к нему вернулся интерес к математике, да и дома стало полегче: Клаудиа нашла работу и разряжала свою неистощимую энергию на безответных студентов.

Францу оставался тогда еще целый год жизни.

Он лежал, подоткнув под себя одеяло и оставив маленькую щелочку для воздуха. Что сейчас — день, ночь? Короткие промежутки сна перемежались короткими промежутками воспоминаний — куда же исчезало остальное время?

И еще: если на Первом Ярусе Франца испытывали абсурдом, а на Втором — жестокостью, то чем испытывают его сейчас? Одиночеством?… Сожалениями о глупо истраченной молодости?

Он также вспоминал, как в последний перед его смертью декабрь Клаудиа повезла сына погостить к родителям в Италию и, сообщив, что долетела нормально, вдруг пропала. Когда Франц звонил, их дворецкий на ломанном английском отвечал, что «молодой сеньоры» нет, а сама Клаудиа не объявлялась. Лишь дней через семь-восемь Франц сумел застать ее дома. Однако нормального разговора не получилось: она куда-то торопилась и сказала, что перезвонит завтра — чего не сделала. Франц заподозрил неладное и, поймав ее дома еще через три дня, потребовал объяснений. Тут-то она ему и выдала: оказывается, она встретила другого человека! «Какого человека?» — не понял Франц; «Я с ним по вечерам слушаю музыку … — отвечала жена, — ты ведь со мной никогда не слушал музыку: все решал свои уравнения, утыкался в книжку или смотрел в десятый раз 'Репетицию оркестра'. И, потом, эти постоянные бабы!…» «Постой! — вскричал Франц, — какие бабы, какие уравнения? Кто этот человек, я его знаю?…» Однако, сколько он ни просил, как ни требовал, она ничего не объяснила и лишь пообещала позвонить через четыре дня, чтобы сообщить «окончательное решение».

Эти четыре дня навсегда врезались Францу в память — не какими-нибудь особенными событиями, а ощущением давившего на грудь ужаса. Они жили в одном из внутрених пригородов большого города, был декабрь: снег падал на черный асфальт и тут же таял, превращаясь в слякоть и грязь. Толпы раздраженных людей роились на узких улицах — придавленные низким черным небом, они забирали из сырого загазованного воздуха последние молекулы кислорода. Лететь в Милан Франц не мог, как ни рвался: в университете, где он работал, шли экзамены. Он старался проводить как можно больше времени за каким-нибудь механическим занятием, требовавшим постоянного внимания, — и впервые с удовольствием проверял экзаменационные работы студентов. Все остальное время он непрерывно перебирал в памяти события последних лет и все удивлялся: почему он испытывает сейчас такую боль? Да ведь в их романе (не считая короткого периода ухаживания), он без нее обойдись мог, а она без него — не могла! Сколько раз, когда Клаудиа устраивала очередную сцену, он думал про себя: «Господи, когда ж это кончится?» — однако сил, чтобы уйти, ему не хватало: мешала жалость. Каким образом все так переменилось?!

Но самым ужасным в его ситуации являлась полная неизвестность и неподконтрольность событий в Милане — никакими своими действиями Франц не мог повлиять на выбор Клаудии. При этом, однако, он почти не ревновал жену в традиционном смысле слова — будучи уверен, что из-за своей патологической честности она никогда не ляжет в постель с Другим Человеком, не поставив Франца в известность. На третий день у него стали появляться мысли о самоубийстве — и это так удивило его, что он отправился к психиатру. Визит к врачу оказался бесполезным: рассказав свою историю и ответив на два десятка уточняющих вопросов, он ушел, унося в кармане рецепт успокаивающих пилюль и чудовищный счет за консультацию. Доктор объяснил, что Франц, на самом деле не любит свою жену, а страдает лишь по причине оскорбленного самолюбия. Да, черт возьми, если это даже и правда, то как ему избавиться от страданий?…