Человек, который хотел понять все

Впечатление, что работа придумана им в наказание, подтверждалось еще и тем, что конечный продукт ее был всегда неясен. В химических цехах, например, никто никогда не знал, что является сырьем и что получается в результате. В инструкциях по эксплуатации никогда не приводилось химических формул или названий веществ: все именовалось «сырьевыми компонентами» и «результирующими компонентами» с прибавлениями порядкового номера. В механических цехах Францу ни разу не довелось увидать результата их деятельности в законченном виде: лента конвейера как правило, уходила сквозь проем в стене (видимо, в соседний цех), а иногда полусобранные механизмы перегружались с конвейера на электрокары и увозились в неизвестном направлении охраной. Более того, однажды Францу довелось разбирать какие-то машины на составные части (что идеально объяснило бы происходившее), однако по словам заключенных со стажем такие случаи происходили редко.

На полевых работах он ни разу не видел нормальных овощей и фруктов – огурцов, помидоров или, скажем, яблок. Даже более экзотические, но все же мыслимые культуры – такие, как хурма или папайя, – бывали в редкость. Чаще всего заключенные работали на плантациях зеленых грибов, о которых ни Франц, ни его сокамерники не слышали до своего прибытия на Второй Ярус. Более того, грибы эти были ядовиты (заключенный по прозвищу «Припадочный» попробовал их и потом долго мучился животом). Другим типичным представителем местного сельского хозяйства являлся мадагаскарский дурьян, вонявший хуже утренней каши и потому практически несъедобный. Ни коров, ни овец, ни свиней здесь не держали, зато в изобилии имелся африканский бородавочник; единственной же домашней птицей являлась несчастная полярная куропатка, выражавшая свое несогласие с местным жарким климатом немилосердным мором.

На теоретических занятиях педагоги объясняли, что «исправляющая благодарного заключенного работа имеет своим побочным результатом снабжение Первого, Второго и Третьего Ярусов ценными продуктами питания и промышленными товарами». Если это и было правдой, то только в отношении Третьего Яруса, ибо никто из заключенных ни одного продукта местного производства ни на Первом, ни на Втором Ярусах не видывал.

– Все ж, братва, никак я не пойму, откудова та картошка беретси, что нам на ужин дають? Дык не растеть она здеся, верно?

– А остальное понимаешь, Оборвыш? Откуда, например, ВСЕ берется – и здесь, и на Первом Ярусе?

– Я про Первый Ярус не знаю ничаво, Припадочный, – я пробыл там всяво полдня. А вот здеся ужо десятый год маюсь, а про картошку никак скумекать не могу. Ежели, скажем...

– Припадочный! Оборвыш! А ну, мурла заткнуть, сволочи! Дрон заснул.

Теоретические занятия Франц ненавидел всеми фибрами души.

Во-первых, они отнимали единственный выходной – воскресенье. Во-вторых, во время теоретических заключенных заставляли запоминать кучу всякой ерунды. А в-третьих – и это раздражало больше всего – во время занятий приходилось делать вид, что ты согласен со всей той чушью, которую несли педагоги. Просто не спорить было недостаточно: Устав Заключенного требовал наличия в глазах «выражения согласия», причем трактовка этого термина оставлялась на усмотрение преподавателей. В результате приходилось либо действительно соглашаться (что и вправду отражается в глазах), либо быть первоклассным лицедеем. В крайнем случае сходило выражение тупого непонимания (чем и пробавлялось большинство заключенных), однако сконструировать его у себя на лице у Франца не получалось. Так или иначе, он отсидел в карцере в общей сложности пять суток, прежде чем сумел довести выражение своего согласия до требуемого уровня.