Человек, который хотел выпить море

– Кому ты звонила? – вдруг услышала она голос дочери. Она подумала, что ей мерещится, но, обернувшись, увидела Ирен, которая смотрела на нее в упор, приподняв одну бровь, как делал ее отец. В нескольких шагах от нее стоял Алекс и разговаривал с регистраторшей.

– С кем ты говорила сейчас по телефону? – повторила вопрос Ирен. – Со своим любовником?

25

Лес наконец-то расступился, и впереди показались красные ворота. Но Лукас им не слишком обрадовался. Он не стал показывать своих чувств, чтобы выудить у Спайруса нужную ему информацию, и все же печальный конец этого человека очень его огорчил. Огорчала Лукаса и собственная роль в этой истории, пусть его бывший шеф и был одним из самых малоприятных людей, которых он знал.

– Ах, – вздохнул он. – Я пришел сюда, чтобы исправить зло, а сам причинил страдания дочери, жене, лучшему другу и при этом усугубил свою вину. А лопату так и не нашел, не говоря уж о Зефире.

Тут он остановился. В кустах у ворот стоял трехколесный велосипед, очень похожий на тот, на котором он в детстве мчался быстрее ветра по широким ровным улицам Лакки. В том возрасте его сердце еще не знало горя и угрызений совести. На Лукаса нахлынула тоска по прошлому. Внезапно он заметил, что ветки на кусте покачиваются. Что за странность – ветра совсем не было, и ветви остальных кустов и верхушки деревьев и не думали шевелиться. Или за кустом кто-то прятался? Может быть, ребенок, который катался на этом велосипеде? Почему он бросил его тут? А может, его заставили?

Лукас, вытянув шею, заглянул за куст и увидел маленькую прогалину. На ней колыхался какой-то странный клубок телесного цвета. На первый взгляд ему показалось, что это огромные личинки, облепившие открытую рану. Тут же у него мелькнула мысль о ребенке. Если ребенок зачем-то забрел в эти кусты, то гигантские личинки просто съедят бедняжку живьем. Надо его спасать! Но чем дольше он всматривался в шевелящуюся массу, выискивая ребенка, тем понятнее становилась ему картина. Это были вовсе не личинки, а груда конечностей, лиц, грудей и животов, спин и ягодиц, живых и двигающихся в едином ритме.

Лукас невольно шагнул вперед. Теперь он видел, что это тесно переплетенные человеческие тела. Два ближайших тела кусали, лизали, стискивали друг друга, впивались одно в другое с каннибалическим пылом, но истекали не кровью, а только потом и слюной. Одна женщина перемещалась между телами мужчин, лежащих на спинах, и по очереди садилась на них верхом. Другая, также лежавшая на спине, женщина тянула первую к себе за волосы, а ее партнер, в свою очередь, просунул голову ей между ног, так что голова почти совершенно исчезла в ее лоне. Рядом с ними другая пара была поглощена совокуплением: широкая спина бритоголового мужчины поднималась и опускалась над женщиной, которая, приоткрыв рот и запрокинув назад голову, мотала ею из стороны в сторону.

– Мама? – нахмурился Лукас.

При звуке его голоса мужчина замер, затем медленно повернул бритую голову. Это был Бенито Муссолини.

– Лукас… – выговорила женщина, садясь. Ее глаза горели безумным огнем. Она быстро поднялась на ноги и одернула юбку. – Все в порядке, мой ангел. Я просто упала, и этот господин оказывал мне помощь. – И спросила, улыбаясь одними губами: – Почему ты не катаешься на велосипеде? И где бабушка?

Лукас повернулся и двинулся прочь.

– Подожди, моя радость! – воскликнула его мать. – Дай мне объясниться. – И прокричала громче: – Разбудите его кто-нибудь, пока он не рассказал все отцу!

26

И снова Лукас бежал, что только, кажется, и делал с тех пор, как попал в это место, где не ты управляешь событиями, а события управляют тобой. Как ни стремительно он бежал, его преследователь настигал его. И тогда Лукас вскочил на дерево и начал быстро карабкаться наверх, как не карабкался с тех пор, как покинул родной остров, даже еще стремительнее, чем в юности. Обдирая ладони о шероховатый ствол, он подтягивался на руках, продвигаясь к вершине. Достигнув ее, он сел на ветку – так высоко он еще никогда в жизни не забирался, – чтобы перевести дыхание. Сердце в груди неистово билось.

Внизу под деревом Муссолини, согнувшись в три погибели, сосал свой пупок. И пока он проделывал свои манипуляции, его тело не переставало раздуваться и расти. Лукаса это испугало так же сильно, как и собственное сердцебиение, зловеще сильное для его возраста. Он почти что уже собрался спрыгнуть с дерева вниз, чтобы проснуться. Зефира конечно же поймет его и даст ему новый шанс исправить ошибку молодости, которую он считал самой главной в своей жизни. Но его мать очень обрадуется, если он проснется, а радовать мать он хотел сейчас меньше всего. Мысль о том, что она обманывает отца – с отцом фашизма! – а сама не дает сыну поговорить с его детской любовью, причинила ему такую острую боль, что он крикнул:

– Тварь! Я отплачу тебе за свои мучения!

Мертвый диктатор оставил в покое свой пупок, посмотрел на него снизу и произнес:

– Ш-ш-ш.

Но Лукас не дал заткнуть себе рот.