Человек, который приносит счастье

По словам полицейского, многие хотели выбраться из Южного Манхэттена. Но сколько людей остались и ищут место, где вечером можно посмеяться? Да еще в такой день? Сколько было не прочь отвлечься? Ведь именно это я предлагаю. Я решил ждать.

Я принес тебе сэндвич и вернулся на сцену. В театре не было телевизора, и, кажется, никто из нас об этом не жалел. До вечера мы с тобой больше не разговаривали. Лишь незадолго до времени начала представления я посмотрел, где ты. Может, ты уже ушла, думал я, но ошибался — ты спала на диване, свернувшись калачиком. Я вернулся в зал, поставил на сцену стойки с одеждой и магнитофон, проверил софиты и микрофон, надел костюм и шляпу, уселся на краю сцены и стал смотреть в фойе через открытую дверь.

Так началось долгое ожидание публики. Опоздание на несколько минут или на полчаса теперь было не в счет. В тот вечер я мог простить своему зрителю все. Не важно, что произошло, сколько людей погибло всего в нескольких милях к югу, кто-нибудь все равно захочет посмотреть хорошее шоу. Минул час, но никто так и не пришел.

Ты появилась на пороге зрительного зала с одеялом на плечах и сделала несколько шагов ко мне.

— Никого?

— Держу пари, что сегодня и в оперу никто не пошел.

— Я опоздала на самолет.

— Так сразу теперь ни один самолет из Нью-Йорка не вылетит.

— У меня почти кончились деньги.

— Но у вас осталась жизнь.

Мы помолчали.

— Куда вы собирались лететь? — спросил я.

— Домой.

— Где ваш дом?

— В Румынии. Знаете такую страну?

— Да нет, пожалуй. Кажется, Эдвард Г. Робинсон был оттуда родом. На самом деле его звали Эмануэль Гольденберг. Он сказал: «Приехав в Америку, я родился заново». Вы когда-нибудь видели его на экране? В районе Ту-Бриджес, где я вырос, Джеймс Кэгни и Эдвард Робинсон были нашими кумирами. Показать вам что-нибудь из его репертуара?

— Нет, пожалуйста, не надо мне ничего показывать.

— В самом деле? Я мог бы что-нибудь сымпровизировать для вас. Нам все равно нужно как-то скоротать ночь. Манхэттен перекрыт.

Вдруг ты вздрогнула, уронила одеяло и побежала в фойе.

— Мой пепел исчез! — крикнула ты.

— Ваш пепел?

— Банка с пеплом. Что вы с ней сделали?

— Поставил на столик за диваном, чтобы она не упала. Зачем она вам?

Вернувшись в зал, ты села в первом ряду с банкой на коленях.

— Я хотела развеять прах с Южной башни.

— Вы так носитесь с этой банкой, как будто там ваша родная мать.

— Так и есть.

Мы помолчали.

— Она была стара?

— Она была больна.

— Чем?

— Она болела, и все, — настойчиво повторила ты.

— Вы привезли ее с собой оттуда?

— Именно так.

— Зачем понадобилось так далеко лететь?

— Это долгая история.

— У нас вся ночь впереди.

— Долгая история, я же сказала.

— Вы любите повторяться.

— А вы чересчур любопытны для того, кто ничего не говорит о себе! Вы же совсем ничего о себе не рассказываете, все время о каких-то знаменитостях, как будто только это важно.

— Но это действительно важно.

— Хотите, чтобы я рассказала? Но я даже не знаю кому… — Ты осеклась. — Извините, иногда я просто невыносима. Вы приютили меня здесь, а я себя так веду. Вчера я была на вашем представлении. Я должна вам за билет. Вот, здесь пятнадцать долларов, это все, что у меня осталось. Должно было хватить на поезд до аэропорта.

— Не надо.

Мы помолчали.

— Где вы выучили английский?

— У нас в стране многие женщины хотят заработать денег за границей, там нужны сиделки. Мне сказали, надо выучить английский, вот я и учила последние десять лет. И каждый год ездила на месяц в Сассекс, ухаживала за одной старушкой, чтобы ее дочь могла поехать в отпуск.

— Значит, вы и этому научились?

— Со временем да. Я научилась кормить и мыть людей, стричь им ногти, знаю, как говорить о хорошем и успокаивать, если они просыпаются ночью и не понимают, где находятся. Если вообще еще понимают, что теряют память. — Потом ты посмотрела на свою банку. — Я теперь даже не знаю, здесь ли мама. И сколько ее здесь. Когда башня обрушилась, я побежала и упала, банка открылась. Я сгребла прах обратно, но вся улица была покрыта пеплом.

— То есть вы теперь даже не знаете, кто у вас в банке?

Ты растерянно посмотрела на меня.

— Я даже не знаю, как это выяснить.

— Как бы то ни было, ваша мама теперь не одна.

— Вы правы. Кто знает, кого я сюда насыпала. — Твое лицо стало спокойнее. — Расскажите что-нибудь о себе.

— Ну, обо мне рассказывать особо нечего, а вот о моем дедушке… Того, что он пережил, хватило бы на несколько жизней.

— Просто расскажите что-нибудь, чтобы я отвлеклась.

— Прошедший век для него начался не в тысяча девятисотом году, а двадцать пятого марта тысяча девятьсот одиннадцатого. Тогда в Нью-Йорке произошло кое-что похожее на то, что случилось сегодня. Вы уверены, что хотите об этом послушать? Но мне придется начать издалека. Надо рассказать историю деда с самого начала…

В 1902 году деду было семнадцать или восемнадцать лет, он сам точно не знал. Пощадив жизнь обокравшего его лилипута, он вернулся в свое убежище на Ист-Сайде. Капитана дома не было. Деда все еще трясло, это и радовало, и пугало его. Он долго смотрел на свои руки, которыми убил уже несчетное количество детей.