Человек, который смеется

Он выпрямился.

– Любопытно было бы знать, кто повинен в этой смерти? Люди? Или...

Он устремил взор куда-то ввысь и еле внятно докончил:

– Или ты?

И в тяжелом раздумье Урсус поник головой.

– Ночь взяла на себя труд умертвить эту женщину, – сказал он.

Когда он снова поднял голову, его взгляд упал на лицо мальчика, который совсем проснулся и прислушивался к его словам. Урсус резко спросил его:

– Ты чему смеешься?

Мальчик ответил:

– Я не смеюсь.

Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:

– В таком случае ты ужасен.

Ночью в лачуге было настолько темно, что Урсус не разглядел лица мальчика. Теперь, при дневном свете, он увидел его впервые.

Положив обе руки на плечи ребенка, он со все возраставшим вниманием всматривался в его черты и, наконец, крикнул:

– Да перестань же смеяться!

– Я не смеюсь! – сказал мальчик.

По всему телу Урсуса пробежала дрожь.

– Ты смеешься, говорю тебе!

И, тряся ребенка с яростной силой, не то от гнева, не то от жалости, он накинулся на него:

– Кто же так над тобою поработал?

Ребенок ответил:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Урсус продолжал допытываться:

– С каких это пор ты так смеешься?

– Я всегда был такой, – ответил мальчик.

Урсус повернулся лицом к сундуку и произнес вполголоса:

– Я думал, что этого уже не делают.

Осторожно, чтобы не разбудить спящей малютки, он вытащил у нее из-под головки книгу, которую положил ей вместо подушки.

– Посмотрим, что говорится на этот счет у Конкеста, – пробормотал он.

Это был толстый фолиант в мягком пергаментном переплете. Урсус полистал большим пальцем трактат, отыскивая нужную страницу, разложил книгу на печке и прочел:

– ..."De denasatis" [о людях, лишенных носа (лат.)]. Это здесь.

– И продолжал:

– "Bucca fissa usque ad aures, genzivis denudatis, nasoque murdridato, masca eris, et ridebis semper [рот твой разодран до ушей, десны обнажены, нос изуродован – ты станешь маской и будешь вечно смеяться (лат.)]. Да, именно так.

Он водворил книгу на полку, бормоча себе под нос:

– Случай, в смысл которого было бы вредно углубляться. Останемся на поверхности явления. Смейся, малыш!

Девочка проснулась. Ее утренним приветствием был крик.

– Ну, кормилица, дай-ка ей грудь, – сказал Урсус.

Малютка приподнялась на своем ложе. Урсус достал с печки пузырек и сунул его в рот девочки.

В эту минуту взошло солнце. Оно только что всплыло над горизонтом. Алые его лучи, проникнув в окно, ударили прямо в лицо малютки, повернувшейся в ту сторону. В зрачках ее, как в двух зеркалах, отразился пурпурный диск светила. Зрачки не сократились, и веки не дрогнули.

– Что ж это, – вскрикнул Урсус, – она слепа!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОШЛОЕ НЕ УМИРАЕТ; В ЛЮДЯХ ОТРАЖАЕТСЯ ЧЕЛОВЕК

1. ЛОРД КЛЕНЧАРЛИ

В те времена существовал человек, который был живым осколком прошлого.

Этим осколком был лорд Линней Кленчарли.

Барон Линней Кленчарли, современник Кромвеля, был одним из тех, спешим прибавить – немногочисленных, пэров Англии, которые в свое время признали республику. Это признание имело свои причины и в конце концов вполне объяснимо, поскольку республика на короткое время восторжествовала. Так что не было ничего удивительного в том, что лорд Кленчарли пребывал в партии республиканцев, пока республика была победительницей. Но лорд Кленчарли продолжал оставаться республиканцем и после того, как окончилась революция и пал парламентский режим. Высокородному патрицию нетрудно было бы вернуться во вновь восстановленную палату лордов, ибо при реставрациях монархи всегда очень охотно принимают раскаявшихся и Карл II был милостив к тем, кто возвращался к нему. Однако лорд Кленчарли совершенно не понял, чего требовали от него события. И в то время, как в Англии радостными кликами встречали короля, вновь вступавшего во владение страной, как верноподданные единодушно приветствовали монархию и династия восстанавливалась среди всеобщего торжественного отречения от прошлого, в то время, как прошлое становилось будущим, а будущее – прошлым, лорд Кленчарли не пожелал покориться. Он не захотел видеть этого ликования и добровольно покинул родину. Он мог стать пэром, а предпочел стать изгнанником. Так протекали годы; так он и состарился, храня верность мертвой республике. Такое ребячество сделало его всеобщим посмешищем.