Человек, который смеется

— Смотри-ка, Гуинплен! Почти полон двор народу. У входа настоящая давка. Ну и толпа! Хороши Фиби и Винос, им и дела нет. До чего глупы эти цыганки! Что за дурачье живет в Египте! Не подымай занавески. Будь скромен: Дея одевается.

Он сделал паузу, и вдруг послышалось восклицание:

— Как прекрасна Дея!

Это был голос Гуинплена. Фиби и Винос вздрогнули и обернулись. Это был голос Гуинплена в устах Урсуса.

Выглянув из-за занавески, он знаком запретил им выражать свое удивление.

Потом продолжал голосом Гуинплена:

— Ангел!

И возразил уже своим голосом:

— Это Дея-то ангел? Ты рехнулся, Гуинплен. Из всех млекопитающих летают только летучие мыши.

И прибавил:

— Вот что, Гуинплен, ступай-ка, отвяжи Гомо. Это будет умнее.

И легкой походкой Гуинплена он быстро побежал по приставной лесенке «Зеленого ящика». Он подражал шагам Гуинплена в расчете, что Дея услышит этот топот.

На дворе он увидел Говикема, которого так занимало все происходящее, что он не мог заняться никаким другим делом.

— Подставь обе руки, — шепотом сказал Урсус.

И насыпал ему целую пригоршню медных монет.

Такая щедрость растрогала Говикема.

Урсус шепнул ему на ухо:

— Останься во дворе, прыгай, пляши, стучи, вой, реви, свисти, ори, бей в ладоши, топай, хохочи, сломай что-нибудь.

Дядюшка Никлс, оскорбленный и огорченный тем, что публика, пришедшая посмотреть на «Человека, который смеется», поворачивала назад и направлялась в другие балаганы на ярмарочной площади, запер дверь харчевни; желая избежать докучных расспросов, он даже отказался торговать в этот вечер напитками. Оставшись без дела из-за несостоявшегося представления, он смотрел с галереи на двор, держа в руке свечу. Урсус, поднеся обе руки ко рту, чтобы его слышал только Никлс, обратился к нему:

— Джентльмен, возьмите пример с вашего слуги: визжите, вопите, рычите!

Вернувшись в «Зеленый ящик», он приказал волку:

— Гомо, вой как можно громче.

И, повысив голос, произнес:

— Слишком много народу. Боюсь, что стены не выдержат.

Винос тем временем ударила в тамбурин.

Урсус продолжал:

— Дея одета. Можно будет сейчас начать. Жалко, что столько напустили публики. Какая уйма их набилась! Посмотри-ка, Гуинплен! Какая сумасшедшая давка! Бьюсь об заклад, что нынче у нас будет самый большой сбор за все время. Ну-ка, бездельницы, принимайтесь за свою музыку! Ступай сюда, Фиби, возьми свой рожок. Хорошо. Винос, колоти в тамбурин. Задай ему встряску, да покрепче! Фиби, стань в позу богини славы. Милостивые государыни, вы, по-моему, недостаточно оголились. Сбросьте безрукавки. Накиньте газ. Публика не прочь полюбоваться на женские формы. Пускай моралисты мечут громы и молнии. Черт возьми, можно себе позволить маленькую нескромность. Больше страсти! Огласите воздух бешеными мелодиями. Трубите, гудите, дудите, трещите, бейте в тамбурины! Сколько народу… Гуинплен!

Он перебил себя:

— Помоги мне, Гуинплен. Откинем стенку.

Тем временем он развернул носовой платок.

— А я пока прочищу как следует нос.

И он энергично высморкался — необходимое приготовление к чревовещанию.

Спрятав платок в карман, он привел в движение систему блоков, заскрипевших как обычно, и откинул стенку фургона.

— Гуинплен, не отдергивай занавеса! Пускай он будет закрыт до начала представления. Иначе мы окажемся на виду у всех. Фиби, Винос, ступайте обе на авансцену. Ну-ка, сударыни! Бум! Бум! Публика у нас подобралась на диво. Самые что ни на есть подонки! Господи, сколько народу!

Цыганки, привыкшие к безропотному повиновению, разместились по обе стороны откинутой стенки.