Человек-луч

— Отклонения не будет, — воспротивился Паверман. — Я не понимаю, Иван Дмитриевич…

— Ну хорошо, хорошо… — согласился Андрюхин. — Не хотите дать Детке ошейник, не надо… — Глаза его тут же лукаво блеснули. — А вы проследили, Борис Миронович, куда идет дальше трасса? Если луч все же пройдет дальше заданной точки?

— Я не понимаю этих шуток, Иван Дмитриевич! — вскричал вконец изнервничавшийся за последние дни Паверман.

— Ну-ну, спокойнее, дружок… Я хотел только сказать, что если продолжить трассу, то она пересечет Майск, где живет знаменитый Леня Бубырин… Помните картошку АГ-181-ИНФ? Ну не сердитесь, я шучу, конечно…

Все же, услышав о картошке, профессор Паверман распорядился надеть ошейник…

…По субботам, как всегда, мама топила ванну. Ни хотя мама была занята более чем обычно, ей бросилась в глаза непонятная суетливость и озабоченность ее сына, наступившая после четырех дней безудержного веселья. Маме, впрочем, и в голову не приходило, что эта смена настроений, ванна и хоккей имеют между собой что-то общее.

После уроков, наскоро перекусив, что само по себе свидетельствовало о смятении в душе Бубыря, и убедившись, что ванна затоплена, он сбежал во двор.

Первой мылась обычно Оля. Она мылась не под душем, а напускала для себя полную ванну воды. Это было ужасно. И на этот раз Оля хотела проделать то же. Она долго возилась, что-то бурчала, так что наконец мама, не слыша плеска воды, окликнула ее:

— Ты что, заснула? Когда же ты думаешь мыться?

— Не знаю! — сердито отвечала Оля.

— Ну, что тут еще? — Мама появилась в ванной. — Что еще стряслось?

— Куда-то засунули пробку, — вся красная и растрепанная, зло ответила Оля. — Ищу, как дура, целый час…

И вдруг она, прервав себя на полуслове, молча уставилась на мать вытаращенными глазами. Мать таким же остановившимся и очень сосредоточенным взглядом рассматривала свою дочь, хотя видела, казалось, вовсе не ее.

В следующее мгновение, накинув кое-как шубу, Оля выскочила во двор.

Там в это время шел жаркий спор.

— Отдай, — просил Леня Пашку, — только на сегодня. Сегодня все помоются, а там опять три дня играй… А не то отнимут.

— «Отнимут»! — упрямился Пашка. — А откуда известно, что она у тебя? Нету, и все!

— Все равно узнают, — тянул Леня.

Задыхаясь, с мокрыми кудряшками, прилипшими ко лбу, между ними появилась Оля.

— Где пробка? — выдохнула она. — Давай живо, мама идет!

Леня молча, жалобно и укоризненно смотрел на Пашку, и тот, отвернувшись, нехотя сунул ему наконец пробку от ванны, последнюю, быть может, самую великолепную шайбу…

Бросив Лёне какую-то очень злую угрозу, Оля умчалась. Ребята потоптались около Бубыря, посмеялись, повздыхали и тоже разошлись.

— Ладно уж, валяй домой, — сказал милостиво Пашка. — Не бойся, не убьют дорогого сыночка…

И тоже ушел насвистывая.

А Лёне совсем не хотелось свистеть. Было холодно, скучно и одиноко, но идти домой он не решался. Падал редкий снежок, но во дворе было так темно, что и снежинки казались темными. Все люди сидели дома, и в окнах как будто дразнились и хвастались приветливые разноцветные абажуры. А во дворе не было никого и стояла такая неприятная и тяжелая тишина, как будто все навсегда покинули Бубыря, ушли в свои веселые, теплые комнаты. А ему туда нельзя. Как было тоскливо! Он слонялся по двору, обошел заваленный грязным снегом скверик, лицо у него сморщилось, перекосилось, и, если бы кто-нибудь в эту минуту сказал ему хоть слово, он бы немедленно заревел. Но никого не было.

Петляя по двору, он все-таки незаметно приближался к своему подъезду. Но, подойдя к нему, он снова не решился войти и присел на корточки, подперев спиной замерзшую стену. Здесь было почти так же хорошо, как дома, между письменным столом и платяным шкафом… Честно говоря, Бубырь немного хитрил. Он ждал. Должны же были выскочить в конце концов встревоженная мама или хотя бы Оля! Им давно уже следовало забеспокоиться…

Так он сидел, тыкая прутиком снег, немного тоскуя, немного боясь темноты и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество. Потом ему показалось, что прямо перед глазами вспыхнула яркая лампа; он услышал какой-то треск, легкий щелчок. Его удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что Леня едва не взвыл от страха. Но тут он услышал жалобное тоненькое повизгивание. Неужели щенок? С недоверием, недоумевая, Леня слегка нагнулся вперед, всматриваясь. Вероятно, щенок был совсем черный, потому что Лёне пришлось поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это щенок. Даже не щенок, а такса, вполне взрослая, хоть и молоденькая…

— Черная, как муха… — прошептал Леня, все еще с недоверием присматриваясь к песику.