Человек меняет кожу

– Ты резолюцию общего собрания читал? Вот этого самого! Признать, что поступили неправильно и что наш советский рабочий так не поступает. Это раз. А во-вторых, не мешало бы вам немножко бригаду почистить, приглядеться, кто у вас там мутит. Дело простое, не над чем было три дня думать.

– Для тебя, может, и простое, для нас нет. Никто нас не мутит, у каждого своя голова, и каждый сам себе хозяин. А насчёт того, что неправильно, – наше дело просить, ваше – не дать. Каждому интересно получить побольше.

– Это чьё же – ваше и наше? А я вот думал, всё наше.

– Ты меня на слове не лови.

– Ты, Тарелкин, видать, три дня думал и не додумался, почему это рабочие разговаривать и работать с вами не хотят. Это кто же будет – наши или ваши?

– А нам что? Прощения у них на коленях, что ли, просить? Не дождутся, больно надо!

– Эх, Тарелкин, Тарелкин, у кого прощения не хочешь просить? У своего класса? Да он, класс, тебе снисхождение оказывает, что разговаривает с тобой. Поддал бы раз коленом под зад, и катись от наших к вашим. Амбиция тоже заела! Перед кем ломаешься? Перед своим же рабочим, товарищем! Ишь стыд какой! Не выходить на работу, рвачей слушать не постыдились, а прощения просить у своего брата рабочего им стыдно.

– Ну, одним словом, подговаривать нас никто не подговаривал и выгонять из своей бригады никого не будем. А впрочем, приходи сам в барак, потолкуй с ребятами. Я им не командир.

– Вот и плохо, что ты им не командир. Раз выбрали бригадиром, значит командиром быть должен. Ты ступай, поговори со своей бригадой, а я освобожусь, зайду к вам через часок, побалакаем.

В барак Гальцев через час не пошёл, а переждал часика два с половиной – пусть шельмы подождут и поволнуются. По дороге заглянул в гараж и захватил помощника монтёра, который с утра заходил к нему в постройком.

Подойдя к бараку дальверзинцев, он велел парню подождать:

– Вертись тут около барака. Когда позову, заходи.

В бараке было непривычно тихо. Увидя «Египтянина», дальверзинцы столпились поближе. Видно было, что его ожидали.

«Египтянин» присел на стол, достал кисет и невозмутимо принялся крутить цигарку; скрутив, пододвинул кисет к ближайшему: на, мол, угощайся.

Все молчали.

– Ну, как? Надумали? – бросил, наконец, «Египтянин», затягиваясь цигаркой.

Ответа не последовало.

– У вас что, языки отнялись?

– Пусть Кузнецов говорит, – предложил мужичок с рыжей бородкой.

Раздвигая толпу, вышел вперёд парень в синей майке, с вытатуированным на левой руке большим сердцем, пробитым стрелой.

– Насчёт извинения, шут с ним: раз все рабочие говорят – неправильно, значит неправильно. А насчет того, чтобы товарищей выдавать, все решили – все отвечают поровну. Никто нас не подговаривал, и выдавать никого не будем.

– А тебе кому выдавать велят? – соскочил со стола Гальцев, наступая на Кузнецова. – Заучил наизусть: «не выдадим» да «не выдадим» и думает – рабочая солидарность! С кем солидарность держишь? С классовым врагом, с кулаком, вот с кем! Думаете, мало тут бежавших раскулаченных на строительство к нам втёрлось? Как их различишь, – у каждого две руки и две ноги, как у меня с тобой. Почём их узнаешь? По агитации! Если у тебя такая сука в бригаде агитацию ведёт, возьми её за ворот и покажи всему рабочему классу: вот он кулацкий агитатор, посмотрите, братцы, что у него там под рабочей рубахой! Вот как настоящий рабочий класс поступает! А вы что? Грудью своей перед рабочим классом его заслоняете? Не дадим, мол, своего, кулака, он нам родного брата милее. Вот оно ваше «не выдадим!». А не выдавай, чёрт с тобой, видно один другого стоите.

– Нет у нас никаких кулаков, ты нам очков не втирай! – огрызнулся Кузнецов.

– Нет? Наверное знаешь? А ну-ка, посмотрим.

«Египтянин» направился к дверям. Все думали, что разозлился и уходит, но он открыл дверь и позвал:

– Козюра, заходи.

Вошел монтёр со второго участка.

– Ну, показывай, который?

Парень обвёл всех глазами, раздвинул передних, чтобы разглядеть стоящих позади; осмотрев всех, удивился:

– А его здесь нет!

– Как так нет?

– Нету. Вчера его видел, а сегодня нет. В белой рубахе ходит, сам вроде блондин, а бородка у него рыжая.

Дальверзинцы переглянулись.

– Это он про Птицына небось. – отозвался Тарелкин. – Птицын! Где же он?

Все расступились, открывая дорогу, но Птицын не выходил.

– С рыжей бородкой, говоришь? Да он тут только что стоял!

– Верно, стоял!

– Вот-вот стоял.

– Куда же он смылся? Выхода у вас другого нет?

Несколько человек кинулось в другой конец барака.

– Отперта! Ей-богу, отперта! Настежь! Даже захлопнуть не успел.

– Вот вам и Птицын ваш! – «Египтянин» оглянулся. – Козюра! Беги в милицию!

Дверь хлопнула. В бараке залегло тяжёлое молчание.