Человек может

— Слово имеет товарищ Санькина.

— Нет, нет. Я только с дороги. Я…

Она пошла к двери.

…— Попросите, пожалуйста, товарища Сердюка, — сказала Лена.

— Он у нас не работает.

В мембране щелкнуло. Положили трубку.

— Мне нужен Павел Михайлович.

— Его нет дома… Что ему передать?..

— Скажите… скажите, что звонила Санькина…

— Одну минутку. Маша… — и неясное водопроводное урчание удаляющегося голоса.

Значит, ей ответила не Марья Андреевна. Очевидно, это ее сестра…

— Здравствуйте. Павел третий день не приходит домой. Я звонила в редакцию. Мне сказали, что вы в командировке. Мне нужно с вами увидеться… Не сможете ли вы прийти ко мне?

— Хорошо. Я скоро приду.

Что с Павлом? — думала Лена. — Катастрофа, — ответила она себе. — Но, может быть, и это не катастрофа?

К Лене подошел Бошко. Он таинственно поднес палец ко рту.

— Тс-с, — прошипел он. — Идемте ко мне.

Бошко проводил ее в свой кабинет, спустил защелку на замке, подошел к несгораемому шкафу, квадратному, массивному, как всегда окрашенному под дерево и как всегда не похожему на деревянный, вставил в отверстия два ключа, а затем с трудом повернул рукоятку запора. Он заглянул в темную глубину шкафа, порылся там, вынул две узеньких шоколадки, положил их на стол, все с тем же таинственным видом вернулся к шкафу, тщательно запер его, затем вручил одну шоколадку Лене, а другую взял себе.

— Когда держишь конфеты в столе, — сказал Бошко, — сколько бы ни положил в ящик, в конце дня заглянешь, — а там пусто. А сейф — пока откроешь, пока закроешь… Было время, когда я тратил деньги на папиросы, — добавил он. — Мне посоветовали есть конфеты. Денег уходит больше, а здоровья не прибавляется… Но я вот что хотел у вас спросить… Мне показалось, что вы хотели выступить о фельетоне Ермака. Почему же вы промолчали?

— Я не могла… боялась, что мое выступление будет не так понято…

— Елена Васильевна! — страшно удивился Бошко. — Меня считают самым осторожным человеком в редакции. Но меня осторожности научила жизнь. А вас кто?

— Вы, — ответила Лена.

…Когда она уже подходила к их дому, она увидела Алексея. Ну что ж. Раз она шла сюда, значит, им предстояло встретиться. Правда, лучше, если бы кто-нибудь был при этом. Когда есть кто-то третий — всегда легче притворяться. Но нужно ли притворяться?

— Здравствуйте, — сказал Алексей, улыбаясь своей некрасивой улыбкой, которая делала таким незначительным его серьезное, умное лицо, и нерешительно Приостановился.

Он сказал — «здравствуйте».

— Добрый день, — ответила Лена.

— Вы… к нам?..

— Да… Я говорила с Марьей Андреевной.

— Она вам звонила.

— Я знаю.

Алексей проводил ее в большую комнату. Лена была здесь почти четыре года тому назад. Этот круглый стол, накрытый фиолетовой бархатной скатертью с тяжелыми кистями, тогда почему-то поворачивался. Она подошла к столу, взялась за край и легко подтолкнула его. Стол немного повернулся.

Странно — она помнила этот стол. И хрустальную сахарницу, похожую на шкатулку, с крышкой, которая откидывалась, и с замочком. Неужели сахарницу закрывали на ключ? Но она совсем не помнила лица Марьи Андреевны. А почему? И вдруг сообразила — она тогда, наверное, ни разу не посмотрела ей в лицо. Боялась. И сейчас снова боится…

Марья Андреевна была в старом платье. Коричневом. Слишком просторном. Словно она когда-то была полнее и платье тогда было ей впору. Волосы от частой седины — серые, разделены пробором и гладко причесаны. Ничего выделяющегося, яркого. Может быть, только руки. Вернее — пальцы. Очень красивые. С коротко остриженными бледно-розовыми ногтями.

— Здравствуйте, — сказала Марья Андреевна. — Садитесь, пожалуйста. Вы читали статью Ермака «Алхимик»?

— Да… читала.

— Что вы думаете об этом… фельетоне?

Где Павел? — подумала Лена. — Что с ним?

— Извините, я просто… — сказала Марья Андреевна. — Хоть, может, вам, как работнику газеты, неудобно говорить об этом?..

Лена провела тыльной стороной ладони по лбу.

— Какая разница. Нет. Я понимаю, что все это не так. В фельетоне, я хочу сказать. Но я не знаю… Я еще не знаю, что можно противопоставить фактам, вернее, факту, который в нем приводится.

— Об этом я и хотела поговорить с вами. Я плохо разбираюсь в том, что принято делать в подобных случаях. Но если, скажем, я бы написала письмо в редакцию… От своего имени. Его бы напечатали?..

— Не знаю, — ответила Лена уклончиво. Ей очень не хотелось этого говорить. И они с минуту сидели молча, пока она не сказала: — Ваше письмо — что бы вы в нем ни писали — будет воспринято как письмо человека лично заинтересованного. Сегодня была «летучка». — Марья Андреевна подняла брови. — Заседание. Там говорили о фельетоне. Хвалили его. Я промолчала. Что бы я ни сказала — все это были бы слова человека лично заинтересованного.

— Что же остается? Незаинтересованный человек никогда не выступит ни «за», ни «против». Вы думаете, что люди, которые инспирировали этот фельетон, не были лично заинтересованы?

— Кто эти люди?

— Олег Христофорович Месаильский и еще кое-кто.

Марья Андреевна улыбнулась, и Лена подумала, что не хотела бы быть человеком, вспомнив которого так улыбаются.