Человек может

— И еще обратите внимание на то, что у вас неправильно написана фамилия монтажника. Я исправил. Он не Костин, а Костев, Это опечатка или вы ошиблись?

— Опечатка. Но откуда вы знаете?

— Я знаю на память фамилии всех монтажников, всех каменщиков, всех плотников и штукатуров Украины.

Лена широко открыла глаза.

— Шучу, шучу. Я просто вслед за вами поехал на стройку.

…Лена пошла в машинное бюро. Бошко принялся за очередную статью. При этом он тихонько напевал какую-то мелодию сипловатым высоким голоском. Оглянулся на дверь и шепелявя запел громче:

Вперед, заре навстречу!
Товарищи, в борьбе
Штыками и картечью
Проложим путь себе…

Если прислушаться к песням, которые поет человек, когда думает, что находится наедине с самим собой, можно много узнать о его прошлом, о его вкусах и нраве. При взгляде на плотную фигуру, на жирный затылок со складкой посередине, лысую голову и опущенные книзу усы никто бы, пожалуй, не предположил теперь об Иване Даниловиче, что это — комсомолец, горячий, непоседливый, дерзкий Ваня Бошко. А вместе с тем это был именно он, и то же горячее комсомольское сердце билось в его груди, только сдержанней, умней и осторожней был этот старый комсомолец. Сказывались трудные годы. В тридцать седьмом он был арестован по доносу одного человека, которого считал другом. До сорок первого жил на Колыме. Был неожиданно освобожден. Пошел на фронт рядовым солдатом. Тяжело ранили — пулей раздробило верхнюю челюсть. Семья погибла в Киеве, в Бабьем Яру. Сбежал из госпиталя, где его кое-как заштопали. С тех пор шепелявил и завел усы, скрывавшие швы над верхней губой. Вернулся в свою часть. Закончил войну командиром батальона, майором. Возвратился в газету, где совсем молодым парнем начинал работу в этой же должности — заведующего промышленным отделом.

Он редко встречал старых товарищей, членов одной с ним комсомольской ячейки, соседей по общежитию. И только иногда в Центральном Комитете партии, в коридоре дюжий генерал-лейтенант неожиданно обнимал толстого, с одышкой Бошко и после долгих взаимных расспросов вдруг вздыхал:

— Ваня, Ваня, где же твой чуб? Ведь какой кучерявый был…

— Внутрь вошел, — флегматично отвечал Бошко. — Меньше завитков наверху — больше внутри. — И в свою очередь замечал: — А у тебя, Сашенька, что-то брюшко очень заметно стало.

— Ну, да и ты не из самых худых…

И они расставались, чтобы снова встретиться только через несколько лет, эти старые комсомольцы.

…Вернулась Лена. Бошко просмотрел перепечатанные странички и написал вверху на первой: «В набор». Его широкое лицо с мясистым носом, круглым подбородком и большим ртом с черными, опущенными книзу усами, как всегда, выглядело умным и привлекательным.

…Ей было знакомо каждое слово. Все это написала она. И все же, когда Лена увидела свой очерк напечатанным на газетной странице, внизу, подвалом, она перечитывала его так, словно это было сделано кем-то другим. Опубликованный в газете, ее очерк словно приобрел новые качества — он стал значительней и значимей, он был своим, а вместе с тем отделился от нее и зажил уже самостоятельной жизнью.

— Поздравляю, — сказала ей Александрова перед летучкой. — Очерк ваш мне очень понравился. Талантливо сделано.

Со дня встречи в ресторане Валентин Николаевич делал вид, что не замечает Лену, смотрел сквозь нее, мимо, а она опускала глаза, досадуя на себя. Но сегодня он подошел к ней, пожал руку и сказал смущенно:

— Растете, Леночка. Хорошо растете.

На летучке ее материал и дежурным критиком и выступавшими единодушно был признан одним из лучших в последних номерах.

К концу дня в редакцию пришел Павел.

— Что же вы так? — сказал он Лене. — Ведь договорились, что, перед тем как вашу заметку напечатают, вы мне ее покажете.

Лену обидело название «заметка», употребленное по отношению к ее очерку, но она чувствовала себя виноватой. Она же сама попросила у Павла разрешения прочесть ему очерк перед тем, как отдаст в печать.

— Как-то так получилось…

— Плохо получилось. Вы все-таки нахомутали…

— А что? — в замешательстве спросила Лена.

— Да многое. Прежде всего вы похвалили Хейло, а из него такой монтажник, как из вас…

У Лены в глазах мелькнул испуг. Ей показалось, что Павел скажет: «Как из вас — журналистка».

— …как из вас чемпион по вольной борьбе.

— Я его не хвалила, — возразила Лена.

— Раз в статье о нем вспомнили — значит, хвалили. И дальше. У вас сказано, что он невысокий, черноволосый. Невысокий — это правильно. Но где он, к черту, черноволосый, когда он лысый, как колено. Все строительство смеется над вами и над ним. Ну, что над ним смеются — мне не жалко, а вот вы… Можно же было спросить…

— Ах, как нехорошо! — сморщилась и опустила голову Лена.

— Конечно, нехорошо. А этот Хейло такой, что он еще к главному редактору с жалобой прибежит, потребует, чтобы опровержение дали.

— Очень плохо… Ну, а в целом материал вам понравился? — спросила она с надеждой.