Человек (Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии)

- Я многому радуюсь, - ответил Жун. - Небо породило тьму тварей, и драгоценнейшая из них - человек. А мне довелось родиться человеком: вот первая радость. Между мужчиной и женщиной есть различие: мужчину - почитают, женщиной - небрегут, поэтому мужчина выше ценится. Мне же довелось родиться мужчиной: это вторая радость. Бывает, человек не успевает прожить дня или месяца, умирает, не выбравшись из пеленок, - а я дожил до девяноста лет. Это третья радость. Бедность - обычная участь мужа, а смерть - конец человека. Испытав обычную участь, я обрету свой конец - так о чем же мне печалиться?

- Как прекрасно вы умеете себя утешить! - сказал Конфуций.

Цзыгун, изнуренный учением, сказал Конфуцию:

- Я хочу отдохнуть.

- В жизни нет места отдыху, - сказал Конфуций.

- Значит, мне и отдохнуть негде? - спросил Цзыгун.

- Есть где, - ответил Конфуций. - Взгляни на тот пустырь - тогда и поймешь, где отдых: и простор, и могилы, и жертвоприношения, и жертвенная утварь!..

Указал на могильные холмы и сказал:

- Это могилы твоих предков.

И янец зарыдал неудержимо.

Попутчик же его расхохотался и сказал:

- Я тебя обманул - это царство Цзинь!

И янец не знал, куда деваться от стыда.

Когда же приехал он в Янь и увидел там настоящие яньские стены и настоящий алтарь, настоящую хижину предков и подлинные их могилы - печаль его была уже не столь сильна.

Цзыся спросил у Конфуция:

- Что вы скажете о Янь Хуэе как о человеке?

- Хуэй превосходит меня в человечности, - ответил Учитель.

- А что вы скажите о Цзыгуне?

- Сы превосходит меня в красноречии, - ответил Учитель.

- А что вы скажите о Цзылу?

- Ю превосходит меня в смелости, - ответил Учитель.

- А что вы скажите о Цзычжане?

- Ши превосходит меня в твердости, - ответил Учитель.

- Если так, почему же все они служат вам, Учитель? - спросил Цзыся, поднявшись с циновки.

- Сядь, - сказал Конфуций. - Я расскажу тебе. Хуэй может быть человечным - но не умеет возражать. Сы может быть красноречивым - но не умеет запинаться. Ю может быть смелым - но не умеет робеть. Ши может быть твердым - но не умеет уступать. Я не согласился бы обменять все их достоинства на свои. Вот почему они и служат мне беспрекословно...

Учитель Ле-цзы стал учиться - и после рассказывал об этом так:

- Через три года сердце не смело помышлять об истинном и ложном, уста не смели говорить о пользе и вреде - лишь тогда Лао Шан впервые взглянул на меня краем глаза. Через пять лет сердце стало по-новому мыслить об истинном и ложном, уста - по-новому глаголить о пользе и вреде: лишь тогда Лао Шан удостоил меня улыбки. Через семь лет, дав волю сердцу, я вновь уже не помышлял об истинном и ложном, дав волю словам, вновь не говорил о пользе и вреде. Лишь тогда Учитель впервые позволил мне сесть рядом. Через девять лет, как бы ни понуждал я сердце думать и уста говорить - не знал уже, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно, и не знал уже, что для других истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Внешнее и внутреннее слилось - и вот зрение мое уподобилось слуху, а слух уподобился обонянию, обоняние - вкусу, а для вкуса все стало единым. Дух мой сгустился, а тело - расслабилось, плоть и кости - размякли, и я перестал ощущать - на что опирается тело и на что ступает нога, о чем помышляет сердце и что таится в словах. И лишь когда до этого дошел - не стало для меня ничего сокровенного.

Учитель Ле-цзы любил поначалу странствовать. И Ху Цю-цзы спросил его:

- Вот ты, Юйкоу, любишь странствия - а за что же ты их любишь?

- Прелесть их в том, - ответил Ле-цзы, - что развлекаешься непривычным. Другие странствуют, чтобы увидеть то, что у них перед глазами. Я же странствую - чтобы увидеть изменения. Так что есть странствия и странствия и никто еще прежде не умел их различать.

- Твои, Юйкоу, странствия, - сказал Ху Цю-цзы, - конечно, такие же, как и у прочих - хоть ты и утверждаешь, что они совершенно другие. Ведь когда на что смотрят - видят всегда и перемены. Ты же развлекаешься непривычностью вещей, не ведая, что и сам ты непривычен. Стремишься странствовать во внешнем, не ведая, что стремиться надо заглянуть в самого себя. Тот, кто странствует во внешнем, ищет совершенства в вещах. Тот, кто заглянул в себя, находит удовлетворение в себе самом. Найти удовлетворение в себе самом - вот высшее в странствиях. А искать совершенства в вещах - нечто второстепенное...

Ян Чжу говорил: