Человек на балконе

В эту ночь в самых разных удивительных местах нашли множество людей, однако никого из них не звали Ингемунд Рудольф Франсон.

В семь часов они добрались до управления полиции на Кунгсхольмсгатан. Они уже так устали, что почти ничего не чувствовали и ничего не замечали. Скорее казалось, что у них открылось второе дыхание.

Колльберг стоял перед большим планом города.

— Рабочий в садоводстве, — сказал он. — Работал в городском управлении парков. Проработал восемь лет в городских парках и за это время наверняка все их изучил. И до этой минуты еще не покинул центр города. Остается на территории, которая ему знакома.

— Только на это и можно надеяться, — сказал Мартин Бек.

— Но одно совершенно точно. Сегодня ночью он не спал ни в одном из парков, — сказал Колльберг. — По крайней мере, не в Стокгольме.

Он надолго замолчал, а потом задумчиво сказал:

— Если только ему чертовски не повезло.

— Вот именно, — сказал Мартин Бек. — В городе имеются громадные территории, которые ночью просто невозможно как следует проконтролировать. Юргорден, заповедник, Лиль-Янскоген… Я уж не говорю об окрестностях.

— Наккский заповедник, — кивнул Колльберг.

— И кладбища, — сказал Мартин Бек.

— Да, верно, кладбища, — сказал Колльберг. — Их, правда, закрывают на ночь, но…

Мартин Бек взглянул на часы.

— Сейчас нам нужно знать одно: что этот человек делает днем.

— В том-то и дело. — Колльберг развел руками. — Наверное, совершенно спокойно ходит по городу.

— Сегодня мы должны его взять, — сказал Мартин Бек. — Другой возможности нет.

— Да, — сказал Колльберг.

Психологов уже подняли на ноги, и они пришли к мнению, что Ингемунд Франсон якобы не проявляет сознательного стремления скрываться. Он, очевидно, находится в таком состоянии, что вообще ничего не осознает и действует — тоже подсознательно — умно, ведомый рефлекторным инстинктом самосохранения.

— Большая наука, — сказал Колльберг.

Через минуту прибыл Гюнвальд Ларссон. Он работал самостоятельно и по своей собственной методике.

— Знаете, сколько я наездил со вчерашнего дня? — сказал он. — Триста сорок километров. По этому чертову городу. Причем медленно. У меня такое ощущение, что я чем-то смахиваю на привидение.

— Это твое личное мнение, — сказал Колльберг.

У Меландера тоже было свое личное мнение.

— Меня во всем этом тревожит систематичность, — сказал он. — Он совершает убийство и сразу же еще одно. Потом наступает восьмидневная пауза и следующее убийство. А теперь…

У каждого было свое личное мнение.

Общественность билась в истерике, она жила в паническом ужасе, а полиция смертельно устала.

Утреннее совещание в среду было полно оптимизма и спокойствия. Внешне, на первый взгляд. И, при этом, все испытывали одинаковый внутренний страх.

— Нам нужно больше людей, — сказал Хаммар. — Привлечем из края все подразделения, какие будет возможно. Многие из них вызываются участвовать в поисках добровольно.

И особенно патрули в штатском, к этому они все время возвращались. Полицейские в штатском во всех опасных местах; все, у кого есть дома старый комбинезон или спортивный костюм, призываются на службу в кусты.

— А по улицам должно ходить много патрулей в униформе, — сказал Мартин Бек. — Для того, чтобы успокоить общественность и вселить в людей чувство безопасности.

Он подумал о том, что только что сказал, и его охватило горькое чувство безнадежности и бессилия.

— Нужно, чтобы предъявляли документы при покупке алкоголя в государственных винных магазинах, — сказал Хаммар.

Идея была хорошая, если не считать того, что она ничего не давала.

Похоже было на то, что ничто ничего не давало. Среда ползла час за часом, как улитка. Получили около десяти тревожных сообщений, однако ни одно из них не выглядело многообещающим, и в конце концов все они оказались ложными.

Наступил вечер, наступила прохладная ночь, и облава продолжилась.

Никто не спал. Гюнвальд Ларссон проехал еще триста километров, по сорок шесть эре за километр.

— Даже собаки уже в состоянии грогги, — заявил он, вернувшись. — У них не осталось сил, чтобы укусить какого-нибудь полицейского.

Уже наступило утро четверга, двадцать второго июня. Похоже, день будет жарким, но ветреным.

— Так я поеду в Скансен и буду стоять там, переодевшись майским деревом[5] — сказал Гюнвальд Ларссон.

Никто даже не сделал попытки ответить ему. Мартину Беку было плохо, у него разболелся желудок. Когда он попытался поднести бумажный стаканчик ко рту, у него так затряслась рука, что он выплеснул кофе Меландеру на промокательную бумагу. А Меландер, всегда такой даже чересчур щепетильный, очевидно, этого даже не заметил.

Меландер вообще был исключительно серьезен. Он никак не мог отбросить мысль о временн'oм графике. Временн'oй график говорил о том, что с минуты на минуту снова должно что-то произойти.

В два часа дня наконец-то наступило освобождение. Оно пришло в форме телефонного разговора. Трубку взял Рённ.

— Где? В Юргордене?

Он прикрыл микрофон ладонью, посмотрел на остальных и сказал:

— Он в Юргордене. Его видели там несколько человек.