Человек на минбаре. Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах (конец ХIХ – первая треть ХХ в.)

Творчество К. Патии мало изучено, но надо полагать, что здесь поэт рассуждает о величии Всевышнего. Известно, что в начале ХХ века татарские литераторы-гисьянисты использовали символический образ Аллаха вместо царя и самодержавия, тем самым отрицали и религию, и самодержавие. А традиция называть Аллаха падишахом, небесным и земным, была широко распространена во всей арабо-мусульманской поэзии еще в Средние века, и вполне возможно, традиция своими корнями восходит к царю Джамшиду в иранской мифологии. Можно вполне обоснованно предположить, что в преддверии Февральской революции К. Патии вряд ли мог написать монархического толка стихотворение о русском царе, и демократически настроенный журнал «Шура» вряд ли мог опубликовать подобное сочинение.

Во время революций 1917 г. вера народа (не только татар, но большей части населения страны) в российского монарха стремительно уступила место ненависти. Произошел «диссонанс между укорененным в массовом сознании идеальным образом царя и реальной фигурой последнего русского императора», что стало «побудительной силой психологической и общественной активности, направленной на преодоление конфликта»[87]. Число писем, телеграмм, приветствий по случаю свержения самодержавия, полученных Временным правительством (около шести тысяч двухсот), в четыре раза превзошло количество откликов на 300-летний юбилей дома Романовых, искренностью же и восторженностью эти послания не уступали прежним, промонархическим. Граждане с удовлетворением восприняли «ниспровержение старого прогнившего режима, уход «постыдного прошлого России» и «сокрушение вредного для России правительства»[88]. Примечательны также слова великой княгини Ольги по случаю юбилея: «При виде этих восторженных толп, кто бы мог подумать, что не пройдет и четырех лет, как само имя Ники [Николая Второго] будет смешано с грязью и станет предметом ненависти!»[89].

Февральскую революцию 1917 года татарская интеллигенция встретила восторженно. Примечательны в этом плане стихи Маджита Гафури «Кызыл байрак» (Красное знамя) и «Татар байрагы» (Татарское знамя). В последнем есть такие строки:

Униженное на протяжении
Четырёхсот лет
Татарское знамя
Взвилось сегодня.

Сегодня вырвалась на волю

Из четырехсотлетнего
Заточения
Татарская дума.

Чего только не пришлось пережить

За четыреста лет?
Терпели, терпели
И выстояли. (…)

Небезынтересна дальнейшая судьба данного произведения, которое было включено в сборники поэта 1917 и 1922 гг. В 1980-х гг. в период так называемого застоя, когда готовились к изданию «Сочинения» Маджита Гафури в 4-х томах, стихотворение «Татарское знамя» было размещено составителями в первом томе, но в процессе редактирования в Татарском книжном издательстве оно было исключено из сборника. Составители никак не смогли отстоять свою позицию. Издатели мотивировали отказ включать стихотворение в собрание сочинений поэта тем, что его не пропустит Главлит – главный орган советской цензуры[90].

На престоле сидел другой «царь», а народ и его чаяния остались прежними…

Таким образом, постепенно в глазах просвещенной части российских мусульман происходила десакрализация как султана-халифа, так и царя-императора. Идеализированному образу правителя, который олицетворял народную мечту о справедливом и просвещенном властителе, противостоял неприглядный образ «конкретно-исторической личности» – такой, как Абдулхамид II или Николай II.

Глава 3 Образы улемов в литературе. Общие лидеры – общие идеалы. Поэт на минбаре: Мехмет Акиф Эрсой. Личность Афгани в тюркоязычных сочинениях

Вековые традиции были прочны и процесс формирования новых идеалов и ценностей в литературе происходил долго и довольно мучительно. Идеал духовного лидера многие по-прежнему видели в лице суфийского наставника – шейха или ишана. Поэзия ХIХ века изобилует многочисленными печатными и рукописными марсия и мадхия, т. е. одами и элегиями, посвященными мюршидам – суфийским устадам-учителям различного уровня (местного, среднеазиатского, османского, афганского и т. д.), поэтому уместно говорить о существовании среди татар определенной «моды» на возвеличивание своего духовного учителя – еще живущего или уже скончавшегося, независимо от того, достоин он этого или нет. Так же и в вопросах поэтического искусства царила неразборчивость: за перо брался любой, невзирая на то, обладает ли он творческими задатками или нет. Критически относясь к такому обилию «поэзии», часть которой далека от художественности, тем не менее, нужно признать, что она содержит определенную информацию о местных ишанах, которые имели исключительный авторитет среди послушников.