Человек находит друга. Кольцо царя Соломона

Как я уже говорил, все врожденные способы выражения эмоций, такие, например, как сигнальный код галок, весьма далеки от человеческого языка. Когда ваша собака тычется в вас носом, скулит, бегает перед дверью или скребет лапой около водопроводного крана, одновременно умоляюще поглядывая в вашу сторону, — все эти ее поступки намного ближе к нашей речи, нежели «разговор» галок или серых гусей, хотя тонко дифференцированные звуки, издаваемые этими птицами, порой кажутся весьма «разумными» и вполне подходящими к случаю. Собака хочет заставить вас открыть дверь или повернуть кран, и в основе ее поступков, побуждающих вас действовать в определенном направлении, лежат вполне специфичные и целенаправленные мотивы. Собака никогда не станет проделывать всего этого в ваше отсутствие. Напротив, звуки, издаваемые галкой или серым гусем, — это лишь бессознательное выражение внутреннего состояния птицы. Когда наступает определенное настроение, непроизвольно произносится и соответствующий крик, независимо от того, есть ли поблизости кто-нибудь, кто может услышать эти звуки.

Разумные действия собаки, о которых я только что упоминал, не являются врожденными, они приобретены в результате индивидуального научения и обусловлены истинным пониманием обстановки. Сука Стаси, прабабушка моей теперешней собаки, съев однажды что-то неподходящее, захотела выйти на улицу среди ночи. В те дни я был перегружен работой и спал очень крепко, поэтому собака не могла разбудить меня и сообщить о своей насущной потребности принятыми у нас способами. Чем больше она скулила и тыкалась в меня носом, тем глубже я зарывался головой в подушки. В этой отчаянной ситуации Стаси была вынуждена отказаться от своего обычного послушания. Она решилась на поступок, за который в другое время была бы строго наказана. Вспрыгнув на кровать, собака в буквальном смысле слова подкопалась под меня и сбросила меня на пол. Такое приспосабливание к насущным нуждам момента совершенно не свойственно «словарю» птичьего языка. Птица никогда не выбросит вас из кровати.

Попугаи и крупные врановые наделены «речью» совершенно иного рода. Они способны имитировать слова человеческого языка. У этих птиц иногда возможны ассоциации между теми или иными звуками и определенным индивидуальным опытом. Такая имитация — это не более как «пересмешничество», свойственное многим певчим птицам. Пеночка-пересмешка, красноголовый сорокопут^[49] и многие другие воробьиные — большие мастера этого искусства. Пересмешничество представляет собой имитацию звуков, которые не являются врожденными; птица обучается им в течение своей жизни и произносит их только во время пения. Звуки эти ровным счетом ничего не значат и совершенно не связаны с врожденным «словарем» вида. Все то же самое можно сказать о скворце, сороке и галке, которые не только передразнивают других птиц, но и способны имитировать отдельные слова человеческой речи. Однако «разговор» попугаев и крупных врановых — это явление несколько иного рода. Звуковая имитация у них не преследует определенной цели, она носит характер своеобразной игры — эти черты весьма присущи пересмешничеству у мелких птиц и в какой-то степени сродни играм психически более развитых животных. Но, с другой стороны, врановые и попугаи обычно произносят человеческие слова отдельно от песни, и несомненно, что эти звуки в некоторых случаях выражают определенные смысловые ассоциации.

Многие серые попугаи, равно как и представители некоторых других видов, произносят «доброе утро» только однажды в течение дня и как раз в подходящее время. У моего друга профессора Отто Кёлера жил старый серый попугай по кличке Гриф. Птица выщипывала у себя перья — постоянно предаваясь этому пороку, она стала почти совсем голой. Гриф не был красавцем, но он с лихвой искупал этот свой недостаток исключительным талантом имитатора. Попугай говорил «доброе утро» и «добрый вечер» абсолютно кстати. Когда гость поднимался, чтобы откланяться, птица доброжелательным низким голосом изрекала: «Ну, до свидания». Это говорилось лишь в том случае, если посетитель действительно должен был уйти. Подобно «думающей» собаке, попугай замечал тончайшие непроизвольные жесты. Человек обычно не способен улавливать эти сигналы, и нам ни разу не удалось заставить птицу высказаться, если мы только имитировали прощание. Но когда гость действительно уходил — независимо от того, насколько незаметно он пытался исчезнуть, попугай всегда поспешно произносил свое «ну, до свидания».