Человек находит себя

После завтрака и недолгих сборов отъезжающие вышли на крыльцо. Иван Филиппович был одет, как и полагалось при поездке в столицу, в новое пальто и высокую барашковую шапку «пирожком». В руках он держал новенький скрипичный футляр. Чемодан его нес Алексей.

— Батя сегодня здорово похож на кого-то из наших известных скрипачей, — сказал Алексей Горну, помогая отцу спуститься с крыльца. — Не находите, Александр Иванович?

— Во всяком случае не на Марину Козолупову, — с самым серьезным видом ответил Горн…

Таня вышла вместе со всеми. Проводила до угла, попрощалась и повернула к фабрике.

Пурга утихла еще под утро. По едва натоптанным тропкам идти было трудно, к тому же ноги сегодня болели куда сильнее вчерашнего. У домов, у заборов — повсюду громоздились сугробы. Вздыбленные, с закрученными гребнями, они напоминали застывшие волны. На заборе отчаянно стрекотала и кланялась кому-то сорока. На углу облепленные снегом мальчишки выкапывали в сугробе пещеру. Окна домов отражали светло-серое, почти белое небо и казались начисто вымытыми. Медленно падали крупные мягкие хлопья. Они щекотали лоб, глаза, губы.

Проваливаясь в глубоком снегу, Таня переходила улицу и думала: почему сегодня, даже несмотря на хмурое небо, все кажется таким ослепительно белым?

У фабрики, возле ворот, Илья Новиков приколачивал какое-то объявление. Большие фиолетовые буквы виднелись издалека. Новиков не слышал, как подошла Таня. А она из-за его спины читала, что на завтра на пять часов вечера назначается расширенное заседание фабричного комитета, на котором будет решаться очень важный вопрос об улучшении взаимного контроля и введении личного клейма для передовиков качества.

— Это, Илюша, что, общественная нагрузка? — спросила Таня.

Новиков обернулся. Черные глаза его выражали удивление и откровенную радость.

— Предфабкома велел, — ответил он и без всякой паузы продолжил — А мне сказали — вы уехали…

— Я вернулась уже.

— Козырькова говорила: насовсем.

— Козырькова, Нюра? Откуда ж она взяла?

— Не знаю.

Таня задумалась. Потом спросила:

— А что, если б уехала, Илюша? — она улыбнулась.

— Уехать что! — сказал Илья, вздыхая и тоже задумываясь. Он достал из кармана тонкий гвоздь с картонной подкладкой, воткнул его в последний, не приколоченный еще угол объявления и перехватил в руке молоток. — Уехать просто, а вот… — Он с одного удара загнал гвоздь в доску, так и недоговорив. Потом разглядел объявление и, не сказав больше ни слова, пошел к конторе.

На фабрике Таня задержалась недолго: нужно было спешить домой. У Георгия сегодня опять концерт в Новогорске, и надо проводить его к поезду. «Он ждет меня!»— подумала Таня. Ждет!.. Каким радостным смыслом наполнилось для нее теперь это слово!

Она шла к дому и улыбалась. Чему? Должно быть, всему, что было вокруг: ослепляюще белой земле; белому небу; завтрашнему дню, такому же полному и трудному, как вчерашний, обыкновенному и в то же время совсем особенному; всем дням, которые будут после; своему счастью; жизни… А может быть… может быть, и недосказанным словам Ильи Новикова: «Уехать просто, а вот…» Что он хотел сказать?

…Вот уже и крылечко Ивана Филипповича. «Считанные метры!» — вспомнила Таня.

Она взбежала по ступенькам, взялась за дверную, скобу. «Я хочу, чтобы ты был счастлив, — мысленно повторила самые драгоценные сейчас для нее слова. — Чтобы ты был счастлив!» Потянула скобу и… замерла. В саду на кусте черемухи, на том самом, который видела через проталинку на стекле сегодня утром, гомонили, перепархивая с ветки на ветку, шустрые снегири. Множество снегирей.

Рука словно застыла на дверной скобе. «Снегирьки-снегирики ― аленькие грудки…» — тихо-тихо проговорила Таня. Улыбнулась. И точно какой-то горячий и твердый шарик покатился вверх по горлу. Рука дернула дверь.

А снегири все гомонили, качались на ветках. Ветки вздрагивали. С них бесшумно сыпался мягкий и сонный снег.

Пермь.

1962