Человек находит себя

Он покачал головой и улегся опять. А Таня поднялась и спрятала на дно своего чемоданчика старенькую серебряную табакерку и конверт, в котором хранила фронтовое письмо отца. «Сумей сделать в жизни все самое нужное!» — мысленно повторяла Таня памятные слова. «Умей жить и тогда…» — как бы вторили им слова Павки Корчагина. И все это было об одном и том же — о самом главном.

…Она снова пошла к Николаю Николаевичу.

— А что если вам пойти по теории музыки, Таня? Все-таки родное дело. Вы бы подумали, — осторожно посоветовал он.

Таня закрыла глаза, стиснула губы и решительно покачала головой.

— Николай Николаевич, вы музыкант, вы понимаете… Разве можно протиснуться в искусство насильно? Я хотела жить в нем, а не околачиваться! Музыка мне нужна. Музыка! Чтобы все кругом звучало, все во мне. Жить стоит только для этого! А иначе… Я сознаюсь вам: я уже решила, но еще не решилась. Мне чего-то недостает, какого-то маленького, последнего толчка. Мне работать нужно. Идти к станку. Я хочу этого, и боюсь, и понимаю, что это необходимо. Вот если бы кто-нибудь взял меня, завязал бы глаза, перенес бы на фабрику, в цех… Нужна какая-то сила, которая… ну, заставила бы меня!

— Есть такая сила, Таня, — несколько взволнованно, но твердо сказал Николай Николаевич. — Есть! Эта сила — вы сами. Да-да!

Николай Николаевич взял Танину руку и сжал ее.

Таня ждала совсем другого. Она думала, что Николай Николаевич будет утешать ее, говорить жалостливые слова, наперед знала, что она обязательно расплачется, а он…

«Сильный человек… — повторила про себя Таня, возвращаясь домой. — Ну разве я похожа на сильного человека?» Она ехала, потом шла, снова ехала, никого иничего не замечая вокруг. Тяжело поднялась пс лестнице, вошла в комнату…

— Авдей Петрович, я решилась, — сказала она, прислонившись к косяку.

Авдей Петрович медленно стащил с носа очки и озадаченно поскреб крючком оглобли щеку…

Через два дня Таня уже работала подручной у строгального станка.

Неопределенность — первая ступенька надежды. Пока решение не было принято, Таня все еще чувствовала себя отчасти человеком искусства, не переставала надеяться на что-то. На что? Этого она и сама не знала. Но шаг был сделан, все определилось, и надежда — когда-нибудь вернуть потерянное — исчезла. Силы поддерживать стало нечем.

Но не одно это угнетало. Придя в чужой мир, Таня почувствовала себя в нем совершенно потерянной и даже ненужной.

В первый день, вернувшись домой, она отказалась от еды, улеглась на постель и долго лежала неподвижно, с открытыми глазами. От шума станков у нее разболелась голова, сильно стучало в висках. В мозгу билась неотступная мысль: «Я никто! Я не нахожусь нигде! Я вне жизни!» То же было и на завтра, и после…

Авдей Петрович первое время не тревожил Таню расспросами. Только посматривал искоса, шевелил бровями да поскребывал оглоблей очков щеку. Но как-то все же спросил:

— Что, Яблонька, сердечко к делу не прифуговывается?[2]

— Плохо, Авдей Петрович, — глухим голосом ответила Таня. — Я ведь на фабрике-то вовсе никто. Совершенно….

— Ничего, ничего, Яблонька, — успокаивал он, — дерево под полировку после пилки да строжки тонюсенькой стружечкой доводят, чтобы душа в нем просвечивала. Из-под топора и корыто готовое не выходит. Терпеть надо.

Терпеть было трудно. По вечерам Таня тайком выковыривала из ладоней занозы и вздыхала: слишком уж медленно прифуговывалось к делу сердце, слишком тонюсенькие были стружечки, такие, что и разглядеть невозможно. И если ей все же помогало что-то, то это бескорыстная влюбленность Авдея Петровича в свое ремесло. От этой влюбленности в незатейливое, обыкновенное дело на Таню веяло чем-то очень светлым и чистым…

Вскоре заболела среди смены Танина станочница. К станку мастер поставил Таню. «Только повнимательнее, пожалуйста, — попросил он, — от вашего станка весь цех зависит». И Таня очень боялась.

Но смена кончилась благополучно, и домой Таня пришла взволнованная и радостная. Авдей Петрович заметил, как блестели у нее глаза.

— Сама, Авдей Петрович! Сама со станком управлялась! — сказала она. — И, кажется, сильно проголодалась. — Первый раз за последнее время она улыбнулась и добавила: — Весь цех от меня зависел сегодня.

— А ну, покажи ладошку! — прищурился Авдей Петрович.

Таня протянула руку.

— Ага, есть начало! — довольно проговорил он, рассматривая волдыри свежих мозолей. — Настёнка, приказ поступил: в ужин выделить нашей станочнице добавочную порцию! — Он рассмеялся.

На другой день Тане нужно было настроить станок на строжку очень ответственной детали. Она побежала к Насте.