Человек находит себя

— О чем? Вы, я вижу, не очень-то внимательны к тому, что происходит вокруг, товарищ Озерцова. — Голос Ярцева звучал все громче и все строже. — Известно вам, что Соловьев испытал сегодня свой автомат? Ах, нет! А вот я собственными глазами видел. Слышите? Видел! И… поздравляю вас! — Ярцев неожиданно протянул руку.

— Но причем же тут я? — спросила Таня, краснея и теряясь еще больше.

— Причем, причем! — нарочито грозно, на басах проговорил Ярцев. — Приказываю вам: радоваться — и никаких гвоздей! — На последнем слове голос его все же сорвался. Ярцев рассмеялся и, взяв Таню за обе руки, долго тряс их. — В общем, поздравляю! Автомат работает великолепно. Сам видел.

Таня тоже рассмеялась.

— А я поздравлений не принимаю, Мирон Кондратьевич. Повторяю, я тут ни при чем, — и тут же заговорила о том, ради чего пришла.

— Я за советом, Мирон Кондратьевич… В смене неблагополучно. И мне кажется… я отыскала причину. Только, прошу вас, ни Токареву, ни Гречанику ничего пока не говорите. Они могут подумать, что я испугалась, что ищу дела полегче…

И Таня рассказала обо всем.

— Я ведь потому и за советом пришла, — закончила она, — что придумать не могу, что делать, как лучше поступить. В этой обстановке больше всего страдают рабочие, и надо что-то и как-то изнутри изменить. Понимаете? Ну… чтобы Костылев сам себя опрокинул, чтобы на своих же фокусах обжегся…

— Мысль вообще-то правильная, — в раздумье сказал Ярцев, расхаживая по комнате. — Но Костылева в конце концов можно и…

— Нет-нет! Никакого административного вмешательства, прошу вас…

Ярцев долго еще ходил взад и вперед. Наконец остановился, хлопнул ладонью по столу и сказал:

— Хорошо! Решим так: вашу смену берем под особый контроль, мы, партийная организация. Но… Токареву и Гречанику сказать об этом придется. Не беспокойтесь, — заметив протестующее движение Тани, Ярцев поднял ладонь и медленно опустил ее на стол, — это будет по партийной линии, без административного вмешательства. Идет? Ну, вот и хорошо!

…В цех Таня ушла в приподнятом настроении, хотя и знала, что снова будет мучиться с пестрым сменным заданием, с зачисткой «концов».

Карусельный фрезер Алексея уже работал. Возле станка стояли Токарев и Гречаник. Около них крутился Костылев. Он заходил то с одной, то с другой стороны, всем своим поведением, каждым движением своим стараясь показать, что и он причастен к событию. Как же, ведь в его цехе! Он подбирал обработанные бруски, рассматривал их, стучал по ним пальцем, показывал то директору, то главному инженеру; подходя к Алексею, что-то говорил ему в самое ухо. Но Алексей работал, не обращая на него внимания.

Плавно вращался стол фрезера. Щелкали включавшиеся прижимы… Бруски послушно подставляли свои бока поющей фрезе. Она со звоном врезалась в их податливое тело — автоматический переключатель Алексея Соловьева действовал безотказно.

Таня не хотела обращать на себя внимание и к станку не подошла. Недолго наблюдала со стороны. Потом принялась за обычное распределение работы.

Позже, когда Токарев и Гречаник ушли из цеха и Алексей ненадолго остановил фрезер, Таня, проходя мимо, услышала слова Костылева, который словно приклеился к Алексею и никак не мог отойти:

— Молодец, Соловьев! Мо-ло-дец!.. Ну что ж, прими и от меня поздравление!

— Не могу, — сухо ответил Алексей, — мне твое поздравление сунуть некуда…

4

Таня получила письмо из Москвы. Вернее, это были два письма. В конверте, надписанном рукою Авдея Петровича, был еще один — письмо от лейтенанта Ивана Савушкина, с Дальнего Востока, где он служил в армии. На конверте стоял московский Танин адрес. Савушкин ничего не знал о событиях, происшедших вскоре после их встречи. Письмо переслал Тане Авдей Петрович вместе со своим неразборчиво нацарапанным листком.

До начала вечерней смены оставалось совсем немного времени, читать было некогда, но Таня не удержалась и вскрыла дальневосточный конверт. Пробежала первые строки.

«Таня, милая, — писал Савушкин, — теперь я могу наконец сказать тебе правду — то, что хотел сказать давно. Помнишь тот вечер в Новогорске перед отъездом твоим в консерваторию? Ну и вот… Ведь для того я и в Москву приезжал, для того и разыскал тебя…»

Таня взглянула на часы и, поспешно засунув оба письма в карман халата, побежала на фабрику. Гудок застал ее у проходной.

Началась смена. Шла она еще хуже, чем в самые первые дни. Распределяя работу, Таня то назначала не те детали, то одни и те же давала в работу дважды, то путала размеры, даже те, что великолепно знала на память. Спохватывалась и бежала отменять собственное задание, извинялась за оплошность, краснела от стыда… И снова ошибалась…

Только в обеденный перерыв, присев у стола в цеховой конторке, она достала письмо Савушкина.