Человек находит себя

Он долго молчал.

— Прости, — повторила Таня. — Я знаю все.

Он поднял голову. Едва выговаривая слова, точно губы его окоченели на морозе, произнес:

— Не трогай сонату Грига… Никогда не трогай.

Он даже не назвал Таню по имени. Глаза его снова стали такими, какими были, когда он стоял там, посреди комнаты, ошеломленный музыкой, — это снова были глаза человека, который кричит от боли.

И вдруг простая, отрезвляющей ясности мысль пронзила мозг. Сегодня, только что, совершилось непоправимое: теперь она сама, Таня, постоянно будет живым напоминанием того, что хранила в себе музыка Грига и что растревожено теперь непрошеным прикосновением. Эта мысль заслонила все.

Георгий не видел, как вышла Таня.

Она попрощалась с Ксенией Сергеевной: молча обняла ее, потом сказала:

— Мне пора…

Наверно, в глазах ее было что-то такое, чего нельзя спрятать, потому что Ксения Сергеевна долго и внимательно вглядывалась в ее лицо. Спросила:

— Ты приедешь завтра, Танюша? Обязательно приезжай, слышишь? Я целый день буду дома.

Таня молча кивнула…

Но не приехала она ни на другой день, ни на следующий. Прошла неделя. А Тани не было. Ксения Сергеевна встревожилась. «Надо бы съездить, узнать…» — сказала она Георгию, который и сам уже раскаивался, что резко обошелся с Таней, обидел ее.

Он поехал к ней вечером. Вернулся растерянный и виноватый.

— Татьянка уехала, — сказал он матери. — Говорят, совсем.

Он узнал это от Авдея Петровича, который отворил емy дверь. Старик объяснил — Таня уехала вчера, говорила: в Новогорск, работать. Адрес не оставила.

А на другое утро пришло письмо, судя по штемпелю, отправленное Таней с вокзала. «Дорогая Ксения Сергеевна, — писала она, — обстоятельства сложились так, что я уезжаю. Вероятно, насовсем: меня направили работать в Новогорск. Адрес сообщу после. Не сердитесь, что не зашла проститься. Повторяю, так все сложилось. Обнимаю вас крепко и крепко жму руку Георгию в надежде, что он простит мне когда-нибудь все, в чем я перед мим виновата. Передайте привет от меня Андрею Васильевичу. Ваша Таня».

— Что это значит, мама? — спросил Георгий, когда Ксения Сергеевна прочитала ему письмо.

— Может быть, это значит больше, чем мы предполагаем, сынок, — в раздумье ответила Ксения Сергеевна.

— Больше?

— Таня… любит тебя.

…Одного только не написала Таня в письме. После того, что произошло у Громовых, она на другой же день поехала в управление кадров министерства просить и добиваться, чтобы ее перевели работать в какой-нибудь другой город, подальше. Просьба пришлась кстати: Новогорской мебельной фабрике в Северной Горе специалисты нужны были до зарезу.

Она уехала вечером, на исходе недели.

За стеклом вагонного окна уплывала, никак не могла кончиться Москва.

На душе было одиноко, тоскливо и пусто.

…Так же пусто и одиноко было и сейчас. Так же болело сердце.

Передав смену Шпульникову, который по обыкновению скреб щеку и ворчал, что вот, дескать, опять осталось возле станков столько необработанного, Таня ушла. Но уже за проходной вспомнила о письме Авдея Петровича. Она остановилась под фонарем и достала исковырянный пером листок.

Неровный почерк с очень наклонными буквами разбирать было трудно. Местами буквы наползали одна на другую, а оттого, что в чернилах, вероятно, попадалась какая-то грязь, иные были мохнатыми и расплылись. На восьмом десятке зрение стало заметно изменять Авдею Петровичу. Таня вспомнила, как он всегда отказывался от замены очков, шутил: «Глаза мне, Яблонька, все равно не поправить, видали больно много. Что было — и без очков вижу, а что будет… В общем, и в этих разглядеть можно его, полное-то благоустройство в человеческой жизни, какое будет».

Авдей Петрович не писал ничего особенного. Сообщил, что скучает и что, будь у него «подпорки» покрепче, на недельку обязательно прикатил бы к ней в гости. Писал, что на московской фабрике все по-прежнему. Спрашивают про Таню, просят писать. Настёнка с Федей посылают по большущему привету.

«Будь здорова, Яблонька, — читала Таня. — Желаю тебе мебельных радостей побольше и такого преогромного счастья, чтобы и на руках не унести! Твой… а уж кто твой, хоть убей, не придумаю. В общем, все равно, пускай твой дед Авдей Петрович».

В конце была приписка: «Да, чуть не забыл. На другой день, как ты уехала, приходили про тебя спрашивать молодой человек, приглядный такой. Расстроился, видать было… Ну я сказал, что уехала, мол, что адрес вышлешь… Вот и все, Яблонька. До свидания. А. П.»

«Приходили тебя спрашивать…» — перечитала Таня еще раз. Георгий приходил! Приходил к ней!.. Уже одной этой мысли было достаточно, чтобы немедленно сорваться с места, ехать, лететь, мчаться в Москву, мчаться, бросив все… Она снова пробежала глазами последние строки. Невольно улыбнулась ласковому: «Вот и все, Яблонька». Вздохнула и убрала письмо.

— Да, вот и все, — сказала она вслух. — Вот и все, Яблонька…

«Вот и все, — повторяла она про себя, шагая по ночной улице. — Вот и все…»