Человек находит себя (первое издание)

— Ну это ты, браток, хватанул, — сказал Илья Тимофеевич. — Я сам казнь придумывал спервоначалу, так у меня получалось, что всего-навсего морду набить требуется. А с Мироном Кондратьевичем поговорил, другое понял. Показать человечишкам, что в нашей жизни мы их гостями считаем и что ихнего ничего среди нашей жизни нету, кроме того куска земли; на котором ихние пятки стоят. Все остальное наше. Уразумел? Вот именно, все наше! И покуда живем — наше, и помрем когда — тоже нашим останется… Ну ладно, давай-ка, браток, к работе приготовляться, — неожиданно оборвал разговор Илья Тимофеевич и направился к своему верстаку.

В цехе начали появляться рабочие. Они приносили с собой морозный воздух и едва ощутимый, непередаваемый запах первого настоящего снега, который с ночи начал валить не переставая. Снимая шапки и ватные куртки, они отряхивали их у дверей и расходились по местам. Пришли Ярцев и Тернин.

Ярыгин ввалился уже после гудка. Розов почему-то не появился совсем.

Ярыгин поглядывал вокруг спокойно и независимо, будто вовсе ничего не произошло. Он неторопливо прошагал к своему верстаку, мимоходом обронив замечание насчет «снежку и погодки» и не обращая внимания на окружившую его настороженность. Он так же неторопливо разделся, повязал фартук и направился к тому прессу, в котором были зажаты еще вчера зафанерованные им щиты.

Начали освобождать и остальные прессы. Илья Тимофеевич распорядился разложить все щиты на верстаках, чтобы виднее было. Их осмотрели все члены бригады, за исключением Ярыгина; он продолжал заниматься своим делом. Осмотр закончили быстро. Браку не было.

— Ну как, товарищ бригадир, доволен работой? — спросил Тернин, потрогав зафанерованную поверхность кончиками пальцев.

— Фанеровка первый сорт, — ответил Илья Тимофеевич и обратился к Ярцеву: — Правильный ваш подсказ был, Мирон Кондратьевич! Яснее ясного всё. Пал Афанасьич! — окликнул он Ярыгина, — ну-ка поди сюда, погляди, будь любезен, как оно по доброму-то получается, когда пакостить некому.

Ярыгин вздрогнул и, косясь на собравшихся, с неохотой подошел к Сысоеву. Окинув беглым взглядом щиты, он спросил:

— Ты, Тимофеич, насчет чего? — и уставился в бригадирово лицо совсем ясным взглядом, непривычным своей неподвижностью.

— А насчет того, что под замок-то, видать, не летят «чижики» да и глазу человеческого боятся. Как скажешь? — Обычно спокойное лицо Ильи Тимофеевича сейчас было гневным. Он не мог, не собирался прятать свою ненависть дольше. Смотрел на Ярыгина в упор. Ждал.

— Зря ты себя разостраиваешь, Тимофеич, — проговорил Ярыгин с мурлыкающими нотками в голосе, — да и народ в заблуждение заводишь. Ну хорошо получилося, вот и слава богу, и чинно-благородно всё. Нервничать-то пошто? Поберегчи здоровьице-то надо, хе-хе, — усмехнулся Ярыгин. Однако на этот раз смешок у него получился какой-то придавленный. Он восполнил его широкой улыбкой и добавил: — Я при всем при том сам внимание обратил: аккурат новый клеек вчерася на бригаду получили, мудрено так называется… экстра, знать-то.

— Экстра, говоришь? — вдруг необыкновенно громким возгласом оборвал его Илья Тимофеевич. — Экстра, по-твоему, помогла? А мешало что? Какой клей? Какого он сорту и названия? Не контра ли, а? Ты такого не слыхивал? Отвечай, паскудная душа!

Илья Тимофеевич сделал шаг навстречу Ярыгину, но Ярцев, стоявший рядом, и неизвестно откуда взявшийся Сергей схватили его за руки.

— Спокойно, батя, — сказал Сергей, — горячку не след пороть. Наша сила тем и страшна, что спокойная. Да и со штыком на таких вот, как этот, не ходят.

Наступила тишина. Каждый понимал, что этот единственный шаг и слова бригадира были чем-то таким, что сродни боевой атаке и чего с самых давних времен на русской земле больше смерти боялся всякий, самый малый и самый большой, враг, — порогом, на котором терпение переходит в решимость. Илья Тимофеевич сделал еще одну попытку продвинуться навстречу Ярыгину. Тот стоял неподвижно, и Сысоева злило, что «человечишко» спокоен и пробует вывертываться. Илья Тимофеевич попробовал вырвать свою руку, но Ярцев удержал ее и, нагнувшись к его уху, сказал: «Успокойтесь. Все сейчас решим», — потом обратился к Ярыгину: — Вы ночью зачем на фабрику приходили?

— Я, товаришш парторг, вчерася с самого вечера дома на полатях, извините, пьяненький провалялся. Хоть старуху мою спросите, хоть соседей. Не мог я на фабрику наведаться, никак не мог. Да и к чему мне? — совершенно спокойно возразил Ярыгин и даже удивленно приподнял брови, отчего лицо его стало каким-то непривычным.

— Тебя ж видели здесь, Ярыгин, — вмешался в разговор Тернин, который тоже знал о ночных делах. — Ты с Розовым был.

— На то моей вины нету, товаришш председатель, — все тем же мурлыкающим голоском ответил Ярыгин. — У меня, извините, порядок — коль напьюся — шабаш! Нигде не шалаюся. Ну, а кто под градусом по фабрике колобродил, с какой такой стороны я виноватый, что ему померещилося?