Человек находит себя (первое издание)

Сейчас он стоял неподвижно и глядел на воду. Потом вдруг с размаху бросился на землю, уткнувшись в жесткую траву лицом и обхватив голову сильными большими руками…

Рано осиротевший Илья попал в компанию жуликов, научился воровать и вскоре оказался в трудовой колонии. За два года он перебывал в пяти разных мастерских, но нигде не обнаружил ни рвения, ни способностей к какой-нибудь из профессий. Лишь на третий год, когда попал в музыкальную мастерскую, где делали баяны, впервые почувствовал вкус к труду. Через три года он стал настройщиком и неплохим баянистом. Потом музыкальную мастерскую закрыли. Илья попал в мебельный цех. Новую профессию, конечно, нельзя было сравнить с прежней, но все-таки и это было неплохое дело. Илье полюбились шумные деревообделочные станки, стремительными резцами легко резавшие древесину; он стал фрезеровщиком.

На фабрике его поставили к станку в смене Шпульникова. Поселили в общежитии, где обитали неразлучные приятели Юрий Боков и Степан Розов, клеильщик из фанеровочного цеха. Илья ни с кем не дружил. Его молчаливость принимали за нелюдимость. Говорили, что это непонятный человек, у которого черт знает что на душе, потому, мол, и словом ни с кем не обмолвится, к тому же вырос в трудколонии, а там, кто его знает, всякий попадается народ, да и дорожка туда, всем известно, не от добрых дел ведет.

Но когда по вечерам Илья, сидя на крылечке, играл на баяне, музыку слушали все внимательно и молча. Прямо против него на куче бревен рассаживались девчата из второго барака, лущили подсолнухи и вполголоса подпевали знакомой песне, а синеглазая тоненькая Люба Панькова не сводила с парня больших завороженных глаз. Даже Нюрка Боков забросил на время свою трехрядку. Впервые услышав баян Ильи, он долго сидел, раздумывая о чем-то, а потом подошел к своей койке, двинул по гармошке сапогом и больше часа лежал, неподвижно глядя в потолок.

— Ты чего? — спросил Степан Розов, впервые увидевший приятеля в странном раздумье.

Боков вначале не ответил, но после, повернувшись на бок, досадливо сплюнул и с непонятной злостью проговорил:

— Здорово пес выводит…

А Илья продолжал играть каждый вечер, и на душе: его становилось от музыки спокойно и радостно. Но однажды пришла к нему еще большая радость. Она взглянула на него синими глазами Любы Паньковой, улыбнулась ему хорошей, задорной ее улыбкой. Проходя по цеху, Люба плечиком невзначай задела Илью. Он обернулся.

— Приходи вечером на речку с баяном к падающей елке, ладно? — сказала Люба и рассмеялась. Она убежала, на ходу подвязывая косынкой рассыпающиеся каштановые волосы.

На берег Илья пришел первым. Он сидел у ствола ели и играл. Незаметно подошла Люба. Илья обернулся и увидел, что она стоит позади него. На мгновение он прервал игру. Люба села рядом. Снова запел баян.

Илья глядел то на Любу, то на дальние сосны на том берегу и играл, играл. Играл все, что умел, и все это было про что-то одно, про очень большое, хорошее и неожиданное. Люба понимала. Когда Илья кончил, она дотронулась до его руки и вдруг, прижавшись щекой к его крепкому плечу, сказала:

— Сыграй еще… — и заглянула в глаза.

Когда они вернулись в поселок, в небе уже проступали звезды.

— Завтра придешь? — спросил Илья.

— Приду, — коротко ответила Люба.

Она пришла и на другой, и на третий, и на четвертый день. Илья почти не говорил с нею. Он только играл, наклонив голову к баяну, словно прислушивался: то ли, что нужно, и так ли, как следует, говорит за него верный друг. А друг старался изо всех сил, и все, что он говорил за Илью, было понятно в общем, но про — одно, самое главное, собранное в одном слове, он ни спросить, ни сказать, конечно, не мог.

А Люба ждала и томилась. Провожая ее в поселок, Илья всякий раз думал: «Завтра обязательно скажу», но на завтра повторялось все то же.

Потом на пути встал Степан Розов, кудрявый парень с маслянистым взглядом и злым красивым лицом. Он носил пиджак нараспашку, выставляя напоказ малиновый в голубую полоску галстук. Портрет его красовался на доске почета, стоявшей на фабричном дворе.

Началось с того, что вечером в бараке, когда Илья сидел на своей койке, к нему с пакостной улыбочкой подплыл подвыпивший Нюрка с гармонью. Сплюнув, он заявил:

— Бросай птаху, парень, не то мы со Степкой «варвару» тебе устроим, понял? — Для убедительности он растянул гармонь и шумно, через все басы, выпустил из нее воздух.

Илья вначале не понял. Он удивленно смотрел на Бокова.

— Чего шары пялишь? — сдабривая вопрос ругательством, спросил Нюрка. — Сказано: за Любкину юбку не цепляйся, закон и точка!

Илья молча встал, взял Бокова рукой за голову и, повернув ее, как заводную головку часов, придавил книзу. Нюрка взвыл и сел на пол под дружный хохот обитателей барака.