Человек напротив

— Она сама? — попытавшись разыграть лицом и голосом мужское понимание, спросил Листровой. — Она спровоцировала вас сама?

Симагин молчал и смотрел не мигая. В его глазах отражалось бьющее в окно предвечернее солнце.

По-настоящему Листровому закипеть так и не удалось. Вместо ярости он ощутил вдруг безмерную, растворяющую все мышцы и кости усталость.

— Хорошо, — сказал он. — Есть ли у вас жалобы?

— Нет, — внятно ответил Симагин.

Это только и смог зафиксировать Листровой в протоколе. На вопросы подозреваемый отвечать отказался, жалоб не имеет.

— Прочтите и распишитесь, — угрюмо сказал он, придвигая жалкий листок к Симагину.

Оставшись один, Листровой угрюмо подпер голову ладонями и с минуту сидел, уже не пытаясь ничего выдумать. Он просто не знал, что выдумывать. И не знал, что делать.

Вернее, знал. Но он знал также, что делать этого — нельзя. Никак нельзя. Немыслимо. Невозможно.

Затрезвонил телефон. Листровой сорвал трубку.

— Листровой! — рявкнул он. Из трубки забубнили, и буквально через полминуты лицо Листрового вытянулось, а потом — сморщилось, словно он разжевал лимон.

Подполковник Бероев запер сейф и уже шагнул было к двери, направляясь в буфет пообедать — хотя какой там обед, перекусить просто, — как вдруг дверь открылась сама, и в проем засунулась улыбающаяся физиономия коллеги из кабинета напротив. Фамилия коллеги была Васнецов, и стоило только Бероеву ее услышать или даже просто мысленно произнести, как сразу мерещились ему сказочно-сладкие, из иных времен и иной жизни, репродукции в «Родной речи», лежащей на не по росту второклашки высокой и большой парте. Иван Царевич на Сером Волке, три богатыря, витязь на распутье, Снегурочки и Аленушки всевозможные… Но наш Васнецов был покруче того. Снегурочки и Аленушки к нему сами ходили — живьем, стадами — и аккуратно, обстоятельно рапортовали устно и письменно, что, как, когда и с какими интонациями произносили интимно ими обслуживаемые в гостиницах интуристы, с кем они, сердешные, встречались, что ели, что пили и чуть ли не какой был у них стул.

— Денис, Денис! — с улыбкой сказал майор Васнецов. — Тебе сюрприз!

— Что такое? — остановился Бероев. По совести сказать, он терпеть не мог васнецовской бесцеремонности. Хоть бы постучался, художник хренов!

— Помнишь такую фамилию — Симагин? Андрей Андреевич?

— Андрей Симагин? Помню… Неудавшийся гений из вайсбродовской лаборатории.

— Во. То-то я смотрю — знакомо звучит…

— А что это ты вдруг? Дело давнее. От лаборатории одно, похоже, название осталось, результат нулевой…

— А вот глянь. Как там у Экзюпери? — Васнецов слыл интеллигентом и старался поддерживать этот имидж в глазах коллег, хотя на черта ему это надо было, не смог бы и сам ответить. Видимо, привык пускать Аленушкам пыль в глаза, и даже когда Аленушки его не слышали, уже не мог остановиться. — Встал поутру, умылся, привел себя в порядок — и сразу приведи в порядок свою планету. Вот и я: проснусь, приду, сяду за стол — и обязательно требую сводку происшествий по городу за истекшие сутки. Трачу каких-то полчаса, а иногда встречаются любопытные материальчики к размышлению. Вот и нынче… — и Васнецов протянул Бероеву обширную распечатку, а потом, для вящей понятности, провел ногтем, полным так называемых «подарков» — белых пятнышек, якобы авитаминозных, — по надлежащей строке.

Бероев прочитал, и у него волосы дыбом встали.

— Ни фига себе, — потрясенно сказал он.

— Листья дуба, — улыбаясь, сказал довольный собой Васнецов, — падают с ясеня. Ни фига себе, ни фига себе…

— Это точно, — проговорил Бероев, повторно вчитываясь в скупые фразы сообщения — одного из многих и многих. — Дуба с ясеня… Ну, спасибо. Удружил.

— Рад стараться, господин подштандартенфюрер.

— Тогда уж унтер…

— Точно. Как ты быстро соображаешь!

— Ни черта я не соображаю. Чтобы этот теленок учинил двойное убийство…

— Теленок-то теленок, а дятла твоего чуть не перевербовал, ты сам рассказывал.

— Да, было что-то… А! Он ему отбитые в армии почки пообещал вылечить посредством успешного завершения работ. Можно понять.

— Вылечил?

— Мабуть, и вылечил бы, да воз и ныне там… Наоборот, лекарь с воза давно спрыгнул… Я уж его и потерял, признаться.

— А он обиделся и решил о себе напомнить.

— Похоже на то. Может, конечно, это действительно чистая уголовка, но проверить надо. Прости-прощай мой бутерброд!

— Хочешь, я тебе прихвачу? С икрой, с карбонатом?

— И с икрой, и с карбонатом… Спасибо, живописец.

— Не за что. Любуйся на здоровье.

Васнецов ушел, оставив распечатку — «Мне уже не надо, я все просмотрел», — а Бероев вернулся за стол и принялся почти без запинки нащелкивать на клавиатуре — клавке, как все они теперь с гордой небрежностью говорили, постепенно начиная ощущать себя продвинутыми пользователями — нужные ключи. И одновременно роясь в памяти.