Читаем Человек нашего столетия полностью

С помощью заемных инструментов вскапывает он почву, да и та тоже заемная, чужая. Когда он в первый раз внезапно оказывается перед чем-то, чего не узнает, что пришло к нему ниоткуда, он пугается и теряет равновесие: ведь это его собственное.

Это может быть самая малость — орех, корешок, крошечный камешек, ядовитая змея, новый запах, необъяснимый звук или сразу же темная, далеко идущая жила. Если у него хватит мужества и благоразумия оправиться от первого страшного приступа головокружения, узнать и назвать найденное, начнется его настоящая, его собственная жизнь.


1965

Диалог с жестоким партнером

Мне было бы трудно продвигаться в работе, которую я больше всего люблю, если бы я временами не вел дневника. Не потому, что я использую эти записи, они никогда не служат сырьем для того, что я как раз пишу. Однако дело в том, что человек, знающий силу своих впечатлений, ощущающий каждую подробность каждого дня так, будто это единственный день его жизни, человек, в сущности состоящий из сплошных преувеличений, но не подавляющий в себе этой склонности, потому что для него важно выпячивание, острота и конкретность всех вещей, из которых состоит жизнь, — такой человек взорвался бы или так или иначе разлетелся бы на куски, если бы не находил успокоения в дневнике.

Успокоение — это пожалуй основная причина, из-за которой я веду дневник. Трудно поверить, как успокаивает и обуздывает человека написанная фраза. Фраза всегда не такая, как тот, кто ее пишет. Она стоит перед ним, как чужая, как неожиданно выросшая прочная стена, через которую нельзя перескочить. Вероятно, ее можно было бы обойти, но еще до того, как попадешь на ту сторону, под острым углом к первой стене окажется другая, новая фраза-стена, не менее прочная и высокая, и она тоже манит обойти ее. Постепенно возникает лабиринт, в котором сам строитель еще худо-бедно ориентируется. Его успокаивают собственные блуждания.

Людям, составляющим ближайшее окружение какого-либо писателя, было бы невыносимо выслушивать все, что его взволновало. Волнение заразно, а у других, надо надеяться, есть своя жизнь, которая не может целиком состоять из волнений ближнего, иначе они задохнутся. Кроме того, есть вещи, о которых нельзя сказать никому, даже близким, потому что их слишком стыдишься. Нехорошо, если они вообще останутся невысказанными, нехорошо, если они канут в забвение. Механизмы, с помощью коих мы облегчаем себе жизнь, и без того слишком уж хорошо разработаны. Сначала немного робко говоришь себе: «В сущности, я в этом не виноват», и в мгновение ока все забыто. Чтобы избежать такого недостойного поведения, надо все записать, а потом, много позже, быть может, годы спустя, когда человек уже сочится самодовольством изо всех пор, когда меньше всего этого ждет, он внезапно с ужасом натолкнется на эту запись. «Вот на что я был способен, вот что я сделал». Религия, раз и навсегда избавляющая человека от таких ужасов, вероятно, годится для тех, в чью обязанность не входит достижение полного и ясного осознания внутренних процессов.

Кто действительно хочет все знать, тому лучше всего учиться на себе. Но он не вправе себя щадить и должен подходить к себе будто к другому человеку — не менее жестко, наоборот, еще жестче.

Однообразие многих дневников коренится в том, что там нет ничего, что искало бы успокоения. Многие, хоть в это верится с трудом, довольны всем вокруг себя, даже миром, готовым вот-вот рухнуть; другие, при всех вариациях, довольны собой.

Успокоение как функция дневника действует, таким образом, не столь уж долго. Это сиюминутное успокоение, от временной беспомощности, оно очищает день для работы, не более того. Спустя долгий срок дневник оказывает прямо противоположное действие, он не дает человеку себя убаюкать, он мешает естественному процессу преображения прошлого, которое остается таким как есть, он поддерживает в человеке бдительность и едкость.

Но прежде чем говорить подробнее об этой и о некоторых других функциях дневников, я бы хотел отделить от них то, что я к таковым не причисляю. Я различаю заметки, записные книжки и собственно дневники.

Заметки

Перейти на страницу:

Все книги серии Зарубежная художественная публицистика и документальная проза

Похожие книги

1993. Расстрел «Белого дома»
1993. Расстрел «Белого дома»

Исполнилось 15 лет одной из самых страшных трагедий в новейшей истории России. 15 лет назад был расстрелян «Белый дом»…За минувшие годы о кровавом октябре 1993-го написаны целые библиотеки. Жаркие споры об истоках и причинах трагедии не стихают до сих пор. До сих пор сводят счеты люди, стоявшие по разные стороны баррикад, — те, кто защищал «Белый дом», и те, кто его расстреливал. Вспоминают, проклинают, оправдываются, лукавят, говорят об одном, намеренно умалчивают о другом… В этой разноголосице взаимоисключающих оценок и мнений тонут главные вопросы: на чьей стороне была тогда правда? кто поставил Россию на грань новой гражданской войны? считать ли октябрьские события «коммуно-фашистским мятежом», стихийным народным восстанием или заранее спланированной провокацией? можно ли было избежать кровопролития?Эта книга — ПЕРВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ трагедии 1993 года. Изучив все доступные материалы, перепроверив показания участников и очевидцев, автор не только подробно, по часам и минутам, восстанавливает ход событий, но и дает глубокий анализ причин трагедии, вскрывает тайные пружины роковых решений и приходит к сенсационным выводам…

Александр Владимирович Островский

Публицистика / История / Образование и наука
13 отставок Лужкова
13 отставок Лужкова

За 18 лет 3 месяца и 22 дня в должности московского мэра Юрий Лужков пережил двух президентов и с десяток премьер-министров, сам был кандидатом в президенты и премьеры, поучаствовал в создании двух партий. И, надо отдать ему должное, всегда имел собственное мнение, а поэтому конфликтовал со всеми политическими тяжеловесами – от Коржакова и Чубайса до Путина и Медведева. Трижды обещал уйти в отставку – и не ушел. Его грозились уволить гораздо чаще – и не смогли. Наконец президент Медведев отрешил Лужкова от должности с самой жесткой формулировкой из возможных – «в связи с утратой доверия».Почему до сентября 2010 года Лужкова никому не удавалось свергнуть? Как этот неуемный строитель, писатель, пчеловод и изобретатель столько раз выходил сухим из воды, оставив в истории Москвы целую эпоху своего имени? И что переполнило чашу кремлевского терпения, положив этой эпохе конец? Об этом книга «13 отставок Лужкова».

Александр Соловьев , Валерия Т Башкирова , Валерия Т. Башкирова

Публицистика / Политика / Образование и наука / Документальное
Воздушная битва за Сталинград. Операции люфтваффе по поддержке армии Паулюса. 1942–1943
Воздушная битва за Сталинград. Операции люфтваффе по поддержке армии Паулюса. 1942–1943

О роли авиации в Сталинградской битве до сих пор не написано ни одного серьезного труда. Складывается впечатление, что все сводилось к уличным боям, танковым атакам и артиллерийским дуэлям. В данной книге сражение показано как бы с высоты птичьего полета, глазами германских асов и советских летчиков, летавших на грани физического и нервного истощения. Особое внимание уделено знаменитому воздушному мосту в Сталинград, организованному люфтваффе, аналогов которому не было в истории. Сотни перегруженных самолетов сквозь снег и туман, днем и ночью летали в «котел», невзирая на зенитный огонь и атаки «сталинских соколов», которые противостояли им, не щадя сил и не считаясь с огромными потерями. Автор собрал невероятные и порой шокирующие подробности воздушных боев в небе Сталинграда, а также в радиусе двухсот километров вокруг него, систематизировав огромный массив информации из германских и отечественных архивов. Объективный взгляд на события позволит читателю ощутить всю жестокость и драматизм этого беспрецедентного сражения.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Военное дело / Публицистика / Документальное