Человек не сдаётся

Харитина, жинка Кузьмы, обычно сварливая, скуповатая, поняв, что в ее руках судьба двух беспомощных, беззащитных сирот, а время теперь такое, когда все стоят на смертном пороге, со щедростью сердца, на которую способны только познавшие материнство женщины, хлопотала возле «подстреленных горлинок». Кузьма даже крякал от удивления, наблюдая, как его старуха, не зная покоя ни днем ни ночью, отпаивала узварами и бульонами раненную в грудь Ларису Петровну и нянчилась с Наталкой — ее семнадцатилетней дочерью, которой осколок повредил на правой ноге коленную чашечку.

Через неделю-другую Наталка уже прыгала, опираясь на палку, по хате, бросая пугливые взгляды на окна. Харитина, как умела, переделывала оказавшиеся при Наталке два платья, превращая их в широкие селянские юбки и просторные блузки, чтобы городская девушка стала похожей на крестьянскую дивчину. Но что было поделать с лицом Наталки — нежно-округлым, дышавшим родниковой чистотой и нерешительностью? Простая одежда никак не скрадывала ее незамутненной красоты и далекости от жизни, в которой она оказалась.

Наталка часами сидела возле матери и смотрела в ее восковое лицо с надеждой и страхом. Ларисе Петровне становилось то лучше, то хуже, а приходящий тайком из Березны фельдшер прятал от Наталки глаза…

Однажды зимой на рассвете кто-то робко постучался в хату Кузьмы. Это был Серега — полуживой от голода и изнеможения. Он убежал из уманского лагеря для военнопленных, где оказался еще осенью, когда под Киевом с раздробленной осколком мины ногой попал в плен. Из лагеря бежал Серега вместе с Сашей Черных, с которым свела его там лихая судьба. Собственно, Саша Черных и помог Сереге вырваться из плена. Днем партия пленных разгребала в поле снег, долбила ломами землю, добывая для лагерной кухни не убранную осенью картошку. Под конец работы Саша наткнулся на занесенный снегом окоп. Незаметно для охранников толкнул туда Серегу, затем вскочил сам. Дождались ночи…

Серега не очень обрадовался тому, что застал в своем доме посторонних людей. А когда Кузьма шепнул ему, что это генеральская семья, и вовсе струхнул.

В первые дни молча отлеживался он на печи. Посылал отца в село за новостями. А новости были не из веселых. По хатам шныряли полицаи, собирая теплую одежду для немецкого войска, выискивая советских активистов, подозрительных лиц и агитируя молодежь записываться для отправки на работу в Германию. Серега трепетал: ведь он до войны был секретарем сельского Совета.

Беда нагрянула и к ним. В хату неожиданно вломилась в дымчатых клубах холода жандармерия — три немца, сопровождаемых местным полицаем: кто-то донес о подозрительных жильцах Кузьмы Лунатика. Серега замер на печке; казалось, что его могло спасти только чудо.

Когда жандармы появились в горнице, там, застигнутые врасплох, были все: Кузьма, Харитина; возле топчана, где лежала Лариса Петровна, сидела с шитьем в руках Наталка.

Мордастый полицай — неизвестно откуда появившийся в Кохановке сын сосланного на Соловки кулака Пилипа Якименко — злыми глазами указал жандармам на Ларису Петровну и Наталку.

— Кто такие? — по-русски спросил старший жандарм — холеный мужичище, будто силком втиснутый в зеленую форму из сукна.

— Сродственники наши из Киева. Чахоточные, — скороговоркой начал объяснять испуганный Кузьма.

— Документы!

Наталка, заметно хромая, подошла к миснику и взяла лежавший там паспорт матери.

Жандарм посмотрел в паспорт и снова спросил:

— Почему прописаны во Львове?

— Муж там работал. — Лариса Петровна отвечала тихим и спокойным голосом, будто перед ней не стояла сама смерть в жандармском обличье.

— Кто муж?

— Инженер. Погиб во время бомбежки.

— Родители в Киеве есть?

— Нет. Отец мой — полковник Кононов, это моя девичья фамилия, арестован в тридцать седьмом, а мать умерла.

— Чем можете доказать, что ваш отец арестован?

— В газете об этом писалось.

Серега не верил своим ушам.

Жандарм еще полистал паспорт, затем спрятал его в карман и спросил у Наталки:

— Что с ногой, барышня?

— Ранена при бомбежке, — ответила за нее Лариса Петровна.

— Пройдись к окну.

Наталка, стараясь хромать посильнее, послушно приблизилась к окну. Жандарм подошел к ней, взял Толстыми пальцами за подбородок и оценивающим взглядом стал рассматривать ее лицо. Налившиеся слезами и испугом глаза Наталки казались аспидно-темными, в них даже не видны были зрачки. Черные, как воронье крыло, волосы, спадавшие на покатые плечи, подчеркивали белую, тронутую мимолетным румянцем чистоту лица.

Жандарм опустил руку, передернув при этом плечами и мотнув головой, словно хотел избавиться от сказочного видения. Потом густо засмеялся и в этом смехе прозвучали восторг, удивление и радость.

Осклабились также другие жандармы. Услужливо хихикнул полицай.

Немцы, с недоверчивым восхищением поглядывая на Наталку, закурили сигареты, обменялись несколькими немецкими фразами и, галантно поклонившись Ларисе Петровне, вышли за порог.

Уже из сеней старший жандарм начальственно крикнул:

— Паспорт после проверки получите в местной полиции.