Человек-недоразумение

— Вряд ли, — я действительно был уверен, что это не способ. — Для того, чтобы вернуться, надо воспроизводить не первый запомнившийся момент своей жизни, а скорее, последний. Если жизнь моя закончилась, что вполне может оказаться правдой, то я с удовольствием вспомню его. Это момент, когда я лежал в постели, смотрел в стену и вспоминал детство.

Я бодро вспомнил всё это, для убедительности даже закрыв глаза. Чтобы использовать все имеющиеся возможности, вспомнил ещё раз и тот самый первый момент в детской ванночке, но никак не мог обнаружить чёрную точку в углу.

— Не работает, — открыл я глаза.

Мы стояли в пятачке света, не больше десяти метров в окружности, и пятачок этот с каждой секундой неумолимо сжимался.

— Поздно… — прошептал я отчаявшийся и плотнее прижал ребёнка к груди.

Жена с дочерьми испуганно жались ко мне.

Я искренне хотел спасти их, искренне. Спасти себя, ведь всё же это был я — я сильный, я стойкий, я, победивший безумное наваждение страшного мгновения. Но где-то в складках души во мне трепыхало необычайное удовлетворение. Всё же я разрушил мир! Правильный или неправильный, но разрушил…

От тел меня некогда счастливого и моей семьи отлетала дрожащая пыль. Мы таяли. Я смотрел на нас с трепетным замиранием сердца и понимал, что так надо.

— От прошлого никогда не скрыться. Как ни старайся, — такой была последняя фраза, сказанная мне реальному мной исчезающим.

Чувство юмора

Единственное место, которое всегда и неукоснительно приносит успокоение, — это постель. Собственная постель с подушкой, простынёй и одеялом. Я переводил взгляд с одного предмета постельного белья на другой и не мог нарадоваться. Тому, что ещё жив (как ни странно), тому, что оставил позади заслуживающий разрушения и без сожалений разрушенный мир лживого счастья, тому, что в окно светило солнце, а в груди (что ещё более странно) жило причудливое и стыдливое ощущение новых возможностей и робкий, но настойчивый зов нехоженых дорог.

— Коля! Быстрее сюда, Коля! — сдержанно закричала отцу мать, которая вдруг тоже каким-то образом появилась в комнате. — Он открыл глаза и смотрит так осмысленно! Словно всё понимает, словно ум у него прояснился.

К кровати торопливо подбежал отец, успевший изрядно запыхаться на четырёхметровой дистанции, отделявшей комнату от кухни. Едва он бросил на меня требовательный и пытливый взгляд, лицо его наполнилось просветлённой радостью.

— Это знамение! — со слезами на глазах прошептала мама. — В день своего рождения он пришёл в себя!

— Сынок! — нагнулся к кровати отец. — Как себя чувствуешь? Это папа твой. Па-па. А это мама. Ма-ма. Мы хорошие. Мы желаем тебе добра. Мы хотим, чтобы ты выздоровел.

— Да не болел я ничем! — громко и даже несколько раздражённо, хотя в целом более чем миролюбиво, отозвался я, откидывая одеяло в сторону и перемещаясь в сидячее положении. В ноздри тут же ударил резкий запах несвежего тела с обильными вкраплениями фекально-мочевых парфюмов.

Похоже, какое-то время, абсолютно упущенное мной из вида, я справлял нужду прямо под себя, а мои верные родители рьяно, но всё же небрежно подмывали меня.

— Слышал! — торжествующе воскликнула мать. — Ты слышал?! — сверкала она за стёклами очков увлажнёнными глазами, и отец отвечал ей таким же сверканием влажных глаз за стёклами не менее толстых линз. — Он пришёл в себя! К нему возвращается понимание! Неси, неси быстрее торт! Прямо сейчас и поздравим его!

Отец послушно побежал на кухню и буквально через несколько мгновений вернулся с тортом на руках, в кремовую рыхлость которого были воткнуты три свечи. Я не смог сдержать инстинктивного внутреннего напряжения. Неужели мне три года?

— И-и-и, — шепнула мать.

Тотчас же они принялись дружно раскачиваться из стороны в сторону и с энтузиазмом запели:

— Как для нашего Володи испекли мы каравай. Вот тако-о-ой, — они показывали какой, мать руками, отец глазами, — ширины, вот тако-о-ой вышины!!!

Бог ты мой (простите меня, мои твёрдые взгляды на жизнь, я не уверовал в бога, просто это удобный и эффективный эмоциональный оборот, практически междометие), они выглядели чрезвычайно уморительно! Я не смог сдержать улыбки, которая, расплываясь и обретая вибрацию, превращалась в залихватский смех. Несколько секунд спустя я уже не мог сдерживаться от нахлынувшего веселья, сидеть на месте и, вскочив с кровати, бросился в своей вонючей пижаме совершать такие же нелепые танцевальные движения, что и они. Более того, меня тотчас же разобрало на танец вприсядку и даже на некое подобие ламбады.

Спустя ещё пару минут, хохоча и корча гримасы, я валялся на полу в безудержной тряске необыкновенного веселья, неожиданно преподнесённого мне родителями.

— С днём рождения, сынок! — с поцелуями и объятиями поздравили они меня. — С тридцатитрёхлетием!

В течение дня я узнал кое-какие подробности.