Человек-недоразумение

По правде говоря, я всегда, с самого первого вздоха, совершённого в этой жизни, был настроен антиклерикально. Но, уяснив в мгновение ока, что Гришина Церковь — установление авангардное и радикальное, что оно преследует цели разрушения загнивших религиозных основ человеческого мировоззрения, а следовательно, низвержения и самого порядка вещей, породившего эти основы, а заодно осознав, что столь высокая должность может иметь для меня определённые преимущества невесть в каких ситуациях и раскладах, тотчас же согласился принять сан. Хлопнув меня по плечу, Григорий совершил мгновенный обряд посвящения, а затем познакомил меня с остальными обитателями палаты.

Одного из них, того, кто возился с конструктором, звали Славой.

— Это наш Колумб Запредельности, — дал ему краткую, но ёмкую характеристику Гриша. — Каждую ночь он уносится в один из антимиров и ведёт научные беседы с его обитателями.

— Я предпочитаю называться просто Славой, — с улыбкой пожал мою протянутую руку парень. — К чему все эти громкие титулы? Они актуальны лишь здесь, в этом ущербном и потерянном мире.

— Ты считаешь его ущербным? — переспросил с удовольствием я. — Так приятно это слышать. Так приятно знать, что кто-то думает так же, как я.

— Если б я так не думал, меня бы не упрятали сюда, — грустно объяснил Слава.

— Славик в отличие от нас, мясокостных, — объяснил Гриша некоторые интересные особенности атомного строения Колумба, — состоит из чистой энергии. Ему вовсе не требуется носить волшебный головной убор, чтобы становиться невидимым.

Фраза про головной убор была, судя по всему, шуткой, потому что Глава Церкви и другой пацан, забавлявшийся с книжкой — я наконец-то рассмотрел, что это была книга рассказов Виталия Бианки — коротко хохотнули. Слава поморщился.

— Помолчал бы уж, богопротивный поп, — бросил он усталый и неколкий упрёк Григорию. — Володя человек здесь новый, ему надо привыкнуть к нашим причудам.

— Вовка разрушил Чернобыльскую электростанцию, — объяснил ему Гриша. — Уж надо думать, он кое-что понимает в сакральных знаниях и может отличить клоуна от балерины…

Посчитав знакомство с Человеком-невидимкой законченным, я сделал шаг в сторону, но Слава приподнялся вдруг с кровати и с пытливо-требовательным выражением схватил меня за руку.

— Ты ощущаешь то же самое, что и я? — проницательно, потерянно и почти испуганно заглянул он в мои глаза. — Ты видишь то же самое?

— Нет, не думаю, — поспешил ответить я. Ответ получился скоропостижный, словно отговорка, но неправдой он не был. Я действительно не думал, что могу видеть и чувствовать то же, что и он. — Я прикован к мясу, и это тяготит меня. Я всего лишь учусь находить лазейки в его структуре.

Мой ответ понравился Колумбу. Он успокоился, просветлел и несколько извиняющимся тоном произнёс:

— Просто очень тяжело, почти невозможно будет однажды понять, что я не уникален.

— Ты уникален, — твёрдо заверил я его.

Третьего пацана звали Игорем. Он оказался Величайшим Писателем Всех Времён и Народов. Как объяснили мне мои новые друзья, он являлся автором нескольких блистательных романов, сонма умопомрачительных повестей и легиона сногсшибательных рассказов.

— Дашь почитать? — уважительно попросил я. — Интересно будет ознакомиться с твоим стилем и образом мыслей.

— С его стилем и образом мыслей ознакомиться вряд ли возможно, — объяснил мне Гриша. — Игорь никогда не записывает свои произведения на бумаге.

— Но почему же тогда он называет себя писателем? — удивился я.

— Писатели бывают нескольких видов, — на этот раз Игорь соизволил ответить мне сам. — Обыкновенные, талантливые и гениальные. Обыкновенные пишут произведения, стремятся их напечатать, и если это удаётся, считают себя состоявшимися людьми, гордятся фактом публикации и думают, что приобретают посредством этого вес и влияние в обществе. Талантливые писатели пишут произведения, но, внезапно осознав всю никчемность и тщету, с которой связаны попытки представить их бездарной и пресыщенной публике, безжалостно уничтожают свои работы. А гениальные писатели потому и являются гениальными, что читатели им не нужны вовсе, и они совсем не записывают произведения на бумаге. Вот как я. Они пишут их в собственных головах, душах, кишках и печени, они сами становятся произведениями, но, не проронив ни предложения, ни слова, ни даже звука, уносят их с собой к потусторонним берегам. Требуется огромное, попросту нечеловеческое мужество, чтобы решиться на такую форму творческого процесса. Я решился.

— Ну, всё-таки не совсем, — уточнил Гриша. — Игорёк всё-таки не вполне выполняет все пункты кодекса гениального писателя, впадает порой в тревожные состояния, именуемые в народе и даже в медицине припадками, и начинает проборматывать свои литературные труды. Они настолько необычны, что производят на всех слушателей тяжёлое и даже шокирующее впечатление. Поэтому его и поместили сюда.

— А Бианки — это так, — вдруг немного смутившись, застенчиво махнул рукой Игорь. — Единственная книга, которую я читаю. Почему-то она меня не раздражает. Загадка.