Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания

Это крайне важное переживание для воина как экзистенциального, а не социобиологического существа. Почему? Да очень просто, и частичное объяснение этому положению мы можем найти у самого Кастанеды. Окончательная фиксация точки сборки в человеческом мире возможна лишь благодаря последовательной социализации. Личность собирает себя саму в поле определенных коммуникаций, и каждое восприятие, изначально данное как некоторая неопределенность, становится завершенным фактом благодаря многократному сравнению и подтверждению со стороны наших сородичей. Мы никогда полностью не доверяем себе — вот в чем проблема фундаментальной несамостоятельности тоналя.

Здесь скрывается одна из сложностей, на преодоление которой нацелена практика безупречности. Где-то в недалеком бессознательном скрывается внушенное нам чувство беспомощности. Это — детский импринт, невыслеженный и позабытый во взрослом состоянии фиксатор точки сборки. Всякий раз, когда мы что-то воспринимаем, мы нуждаемся в объективном наблюдателе — "оценщике" со стороны. Всякий опыт имеет ценность лишь тогда, когда подтвержден собратьями по виду, и это — единственное доказательство нашей адекватности.

Человек, не практикующий толтекскую безупречность, редко замечает данный тип перцептивной несамостоятельности. Для нас вполне очевидна зависимость социальных аспектов восприятия — особенно моральных. Мы готовы согласиться, что понятия "хорошо" и "плохо" имеют значение лишь в среде общения, но это далеко не все. На самом деле, большая часть воспринимаемых характеристик обусловлена реальными или воображаемыми мнениями других. Восприятие цвета, размера, формы, и шире — пространства и времени (то есть, принципиальные параметры перцептивного поля), обретают однозначность благодаря взаимоподтверждающей коммуникации.

Одиночество лишает нас подтверждений. Одиночество — источник неуверенности и опасений. Наш статус как воспринимателя повисает в воздухе, а это психологически равноценно погружению в измененное состояние сознания — ведь только там мы можем иметь дело с никем и ничем не подтверждаемой субъективностью. И если в течение некоторого времени тональ способен выдержать абсолютное одиночество, опираясь на опыт сновидения, то впоследствии он начинает паниковать.

Потому что сновидение, не имеющее обозримого конца, — ничто иное как смерть. Вот на каком глубинном уровне одиночество и смерть сливаются в единый образ и вызывают слишком похожие переживания.

Не сенсорный и эмоциональный голод, не подавление чувства собственной важности, возможной лишь на фоне социальных коммуникаций (хоть каких-то, пусть самых скромных) и не инстинкт продолжения рода делают одиночество невыносимым. Причина в другом — в снижении фиксации точки сборки, если следовать терминологии Кастанеды. Вызванная этим не столько психологическим, сколько энергетическим процессом неопределенность восприятия автоматически вызывает неустойчивость самой формы энергетического тела, и значит, ставит под сомнение выживаемость личности. Близость смерти становится неотступным фактом каждодневного опыта.

Отсюда становится понятным, почему трансформация (преодоление) страха смерти столь радикально меняет отношение человека к одиночеству. Более того, мы даже можем согласиться с тем, что бесконечное одиночество путешественника в третьем внимании — опыт, нам принципиально не известный, — не должен сопровождаться печалью, тоской и страданием даже в том случае, если трансформант обречен никогда не вступать в контакты с подобными себе. Окончательная реализация безупречности (без чего достижение третьего внимания невозможно) наконец-то делает существо абсолютно самостоятельной воспринимающей единицей, способной выбирать миры и способы их чувственной интерпретации без оглядки на прежний человеческий опыт. Понятно, что опыт вида учитывается и интегрируется, но этот способ упорядочивания впечатлений становится только одним аспектом, одной из многочисленных граней перцептивного конструирования. Он обслуживает некий уровень действия, но теряет былую категоричность. Перцептивный опыт человека становится условностью.

Сама возможность столь странного расширения и углубления восприятия, его раскрытие и превращение в нечто пластичное и изменчивое, лишенное надежной опоры, открывается толтекскому воину в результате преодоления страха смерти. Таким образом, практический порядок дисциплины часто имеет следующий вид — сначала трансформация страха смерти и лишь потом растворение перцептивных барьеров первого внимания через осознанное сновидение и значительные сдвиги точки сборки.

Страх смерти вообще проявляет себя в психической жизни социального человека весьма многообразно, и страх одиночества — здесь самая простая и очевидная проблема. Кроме того, страх смерти порождает а) привязанности, б) влечение к впечатлениям, в) страх потери времени, г) страсть к деятельности и, наконец, д) волю к власти и борьбу за лидерство.