– Странно, что Хитрук-старший не захотел встретиться с Темой, чтобы выяснить, откуда он узнал правду о Саше, – вздохнула я. – По логике вещей ему следовало предпринять какие-то меры, чтобы обезопасить Павла.
– Вот тут ничего не скажу, – развела руками Евдокия Матвеевна. – Может, они и пересекались, но мне об этом неизвестно. А после той малоприятной истории последовало несколько спокойных лет. Тема вел себя замечательно, даже подружился с девочкой, забыла, как ее звали…
– Катя Фирсова, – подсказала я, – она уехала на стажировку в Штаты.
Доктор смахнула со стола невидимые крошки.
– Точно. Римма была просто счастлива, ее Тема проявил интерес к противоположному полу. Но потом Катя отправилась в Америку, и Артем стал проводить вечера в одиночестве.
Константиновская перестала возить ладонью по столешнице и стала разгибать железную скрепку.
– Он нас всех обманул. И я, и Людмила, и Римма считали, что период трансформации благополучно пройден. Агрессии Артем не показывал, Саша после той школьной истории никогда не проявлялась, доза лекарств постепенно стала минимальной. Последние годы, приходя в НИИ на осмотр, Тема демонстрировал безупречное поведение. Римма не могла на него нарадоваться. Племянник работал, учился, гром грянул буквально среди ясного неба…
В середине декабря Константиновская и Рогачева улетели в Токио, в Японию их пригласили коллеги для обмена опытом. Рабочая программа была рассчитана на двадцать пять дней, после ее окончания принимающая сторона сделала российским коллегам подарок: тур по стране. Евдокия Матвеевна с радостью согласилась, она любит путешествовать, а вот Людмила Павловна решила вернуться в Москву. Рогачевой не понравилась Япония.
Две недели пролетели как один день, Евдокия Матвеевна влюбилась в Страну восходящего солнца. Ей импонировали трудолюбие и аккуратность японцев, а о технической оснащенности лабораторий, в которых работали местные ученые, можно было только мечтать. В поездке россиянку сопровождала гид Митико, которая и рассказала о монастыре, куда со всех концов света привозят душевнобольных.
– Там творят чудеса, – чирикала Митико, – принесут на носилках спеленутого безумца, а через пару месяцев он делается совсем нормальный. Монахи владеют уникальными методиками и составляют лекарства. Кстати, если человек понравится настоятелю, тот может взять его в ученики, всех тайн он не откроет, но частью знаний поделится.
Константиновская загорелась идеей перенять опыт священнослужителей, и Митико отвезла ее в монастырь. Главный монах оказался приятным, энциклопедически образованным мужчиной, свободно разговаривающим на нескольких языках, Евдокия владела английским. Настоятель предложил россиянке стажировку на суровых условиях: ей предстояло жить в обители с еще тремя женщинами, которые обучались у монахов, питаться в общей столовой, подчиняться местным правилам, запрещающим, в частности, любые разговоры в течение дня, если только разрешение на беседу не дал учитель. Мобильные телефоны были запрещены, телевизора, радио, компьютера в монастыре не было, газет и журналов, впрочем, тоже. Носить надо было местное одеяние, из обуви лишь сандалии. Но все бытовые трудности с лихвой покрывала возможность учиться таким методикам, о которых нигде не прочтешь. И вдруг Евдокия решила, что сможет выдержать четыре месяца без мягкого матраса, сериалов, болтовни и жареной картошки с колбасой. Перед началом учебы настоятель разрешил новой ученице сделать один телефонный звонок. Константиновская обратилась к директору НИИ психической коррекции с просьбой о продлении командировки, тот не стал возражать, лишь предупредил, что обучение в монастыре она должна оплатить сама, а не институт. Митико пообещала связаться с Рогачевой и рассказать ей новость. После этого Константиновская лишилась связи с внешним миром и начала обучение.
В Москву дама вернулась совсем недавно, в начале мая, и узнала, что ее коллега и подруга погибла в январе.
Евдокия Матвеевна умолкла, я задала вопрос:
– Вам ее смерть не показалась странной?
Врач встала и приоткрыла окно.
– Я не успела это осознать, как позвонила Римма. Мы встретились в городе, и я была поражена и внешним видом, и поведением Васюковой. Но еще большее впечатление произвел ее рассказ.
Незадолго до Нового года Римма Марковна, вернувшись домой, обнаружила на кухонном столе гору оберток от конфет «Фестиваль» и увидела ухмыляющегося Тему, который сказал:
– Я совсем забыла, какие они вкусные. Немедленно купи еще. Я нашла в твоем шкафу кулек и весь съела!
Римма приросла к полу. Трудно сказать, что испугало ее больше: отвратительная ухмылка приемного сына или то, что он говорил о себе в женском роде: «забыла», «нашла», «съела». Римма Марковна считала, что Саша больше никогда не появится в ее жизни, врачи тоже разделяли ее оптимизм, полкило оставшихся карамелек давно сохли на полке, Васюкова не могла объяснить, по какой причине она их не выбросила. И вот вдруг вместо доброго сына перед ней вновь возникла отвязная девица.