Человек-огонь

— По сообщениям белогвардейских газет красные части дерутся где-то в районе Екатеринбурга. Предлагаю идти на соединение с главными силами Красной Армии через рабочие районы Урала. В рабочей среде отряд получит радушный прием, продовольствие, оружие. Рабочие пополнят партизанскую армию крепкими, надежными бойцами. Двигаясь же на Верхнеуральск, мы ослабим свой отряд, так как часть казаков неминуемо разойдется по домам. Дальнейший поход на Троицк, как предлагают некоторые товарищи, приведет к потере всего Верхнеуральского отряда, и с оставшимися силами дальнейшие боевые операции станут невозможны.

Блюхер предложил два маршрута. Тирлян — Катав-Ивановский завод — Юрюзань и далее в направлении к Екатеринбургу или Красноуфимску; или через Авзянопетровский — Кагинский — Богоявленский заводы мимо Уфы, в район действия красных войск на Бирском направлении.

Многие командиры неодобрительно загудели: от дому, мол, далеко.

Мнения разошлись. При такой обстановке стало ясно, что к единому выводу прийти на столь обширном совещании немыслимо, доверили решить вопрос командующему и штабу, который он сформирует, учитывая все высказывания.

Не менее острые споры разразились по хозяйственному вопросу. Блюхер предложил все деньги и ценности отрядов сдать в армейский фонд и всем этим должен распоряжаться главнокомандующий.

Стерлитамакцы были самые «богатые» и наотрез отказались принять такое предложение.

— Мы имеем строгий наказ от рот — не сдавать имущество и казначейство, — заявил командир отряда. — Спросят, что ответим?

— Революция потребовала, — не стерпел Томин. — Драться будем вместе и все у нас должно быть общим.

— Наши бойцы скорее уйдут из отряда, нежели попустятся своим добром.

— Пойдут — пули догонят. Только они этого не сделают, с ними всегда можно дотолковаться, вас — не сдадите, будем судить, — резко отчеканил Томин.

Предложение Блюхера прошло подавляющим большинством голосов.

Для тайного голосования на пост главнокомандующего были выставлены кандидатуры братьев Кашириных, Блюхера и Томина.

В первом голосовании равное количество голосов получили Каширин-старший и Блюхер. После переголосования главнокомандующим Сводным Уральским отрядом был избран Николай Дмитриевич Каширин.

9

Звездное небо над темными силуэтами гор. Заводской поселок спит. Только окрики часовых да топот конных патрулей изредка нарушают тишину.

Скоро рассвет. Направляясь к своим отрядам, Блюхер и Томин остановились на перекрестке улицы. Молча постояли.

— Вот мы и второй раз встретились, — заговорил Блюхер.

— Когда я узнал, кто командует Троицким отрядом, обрадовался. Значит, думаю, отряды боеспособны и дисциплинированы, можно с такими воевать. Сегодня ты, друг, зверски выступал.

— А что толку, план-то наш не принят.

— Знаю, что маршрут неправильный, но во избежание разрыва приходится согласиться.

— В том-то и дело. Единым кулаком, может быть, и через Верхнеуральск пробьемся, а будем действовать, как лебедь, рак и щука, наверняка дело погубим.

— Николай Дмитриевич! Почему ты не коммунист? — вдруг переменил тему Блюхер.

— А тебе обязательно партбилет нужен? — вспылил Томин. — Я не коммунист, но дрался за революцию.

— Дерешься ты хорошо, но…

— Что «но»? При слове «коммунист» всегда вспоминаю своего первого учителя Андрея Кузьмича Искрина, сравниваю себя с ним. И что же? Всякий раз прихожу к выводу, что я не готов носить это высокое звание, не достоин, не заслужил. Коммунист никогда не думает о своем «я» и любое задание партии он считает ответственным, любое поручение — законом. А у меня самолюбия хоть отбавляй, чуть что не по мне, кровь в лицо ударяет, в голове звон. Второе — я казак и кто мне поверит, что я служу честно партии? Еще скажут, примазывается, карьерист. Вот если сумею побороть себя, изжить недостатки, сумею завоевать себе право называться коммунистом, тогда попрошу у тебя рекомендацию. Не откажешь?

— Тебе я и сейчас бы дал, — ответил Василий Константинович. — Такие люди нашей партии нужны. Ну, до встречи, — Блюхер крепко пожал руку Томина.

10

Шумит сосновым бором в непогодь партизанская армия в Белорецке. Женщины оплакивают близких, угрюмо молчат мужики: раздражены, не трожь! Страда на пороге, а бог знает, когда вернутся к родным полям. Казаки точат клинки — притупились в недавних сечах. Артиллеристы драят орудия, на стволах синеватый закал — память о походе на Верхнеуральск. Пехотинцы чинят обувку, поистрепалась о каменистый торговый тракт.

У белого двухэтажного здания заводоуправления ординарцы, связные, посыльные балагурят, смеются. Видно, никакие беды не могут выбить из молодости веселья.

Одиноко сидит, навалившись на ствол тополя, Аверьян Гибин. Пучки солнечного света, пробившиеся через листву кроны, облепили его фигуру белыми пятнами. Одиночество мучает, в сердце закипает злость на Павла. В последнее время все чаще стал испытывать потребность в близости друга, а тот, как назло, чуть выберет свободную минуту, бежит в походный лазарет: то палец расцарапал, то живот заболел.

— Опять, наверное, увивается около этой чернушки, — подумал Аверьян.