Человек-огонь

Засыпали яму землей, заложили дерном, забросали листьями.

— Запомните, друзья, это место. Детям расскажите о нем, если нам не суждено будет вернуться к этому дубу, то они, наверняка, придут, — проговорил Томин.

Все сели на коней. Постояли минуту молча.

— Пора! — произнес Томин и направил Киргиза вслед за уходящими частями. Две крупные слезы скатились по щекам начдива.

Костер погас. Темнота окутала старый дуб. Гудит зловеще ветер. Хлещет дождь…

9

Чужой мир встретил конармейцев холодом штыков, высокомерными усмешками прусских военных чинов. Утром всех разоружили и под конвоем отправили в лагерь.

— Позор, позор-то какой! — Смотря на растущую груду оружия, покачав головой, прошептал Томин.

В лагере города Арис немецкие офицеры сразу же стали отделять командиров от красноармейцев.

Узнав об этом, Николай Дмитриевич собрал командный и политический состав.

— Немецкие власти выделяют командный состав в особую группу, — начал начдив. — Они обещают создать для нас хорошие условия. Я требую от всех вас остаться на своих постах, исполнять свой служебный долг. Советская власть поручила вам командование, только Советская власть может снять вас с постов. Мы обязаны спасти дивизию как боевую единицу для Красной Армии. Мы не имеем права бросить красноармейцев на произвол судьбы в такое время. Разъясните бойцам обстановку, в которой мы оказались, ободрите людей, не давайте им падать духом. Держитесь стойко, мужественно, ведите себя достойно. О нашем положении знает правительство. Оно ведет переговоры с немецким правительством и скоро мы вернемся на Родину.

Как и прежде, бойцы видели каждый день своего командира чисто выбритым, подтянутым, в начищенных сапогах, с блестевшей на фуражке пятиконечной звездой. Он ободрял приунывших, много шутил, заботился о раненых и больных.

Не добившись своего, — расслоения и развала дивизии, немецкие власти создали для людей невыносимые условия: наполовину убавили и без того скудный паек, совсем лишили фуража коней. Начался страшный голод, эпидемия. Чтобы как-нибудь продержаться самим и поддержать коней, бойцы продавали снаряжение, личные вещи, обмундирование.

— Надо бежать, — предложил Власов.

— Подберите надежных людей и бегите. Здесь заблудиться нельзя. Доберетесь до своих, расскажите всю правду о нас, — одобрил Томин.

— А вы? — спросил Евсей Никитич Сидоров.

— Я командир дивизии, и мне не к лицу бросать бойцов. А вам тоже следует отсюда бежать и как можно быстрее. Чем быстрее узнают в Москве о нашем положении, тем быстрее вызволят нас из беды. Действуйте!

Выполняя волю командира, первым исчез из лагеря с группой красноармейцев Николай Власов. На вторую ночь Томин проводил в дальний путь Евсея Никитича Сидорова.

А сам вместе с красноармейцами терпеливо переносил все лишения лагерной жизни: часами стоял в очереди за поварешкой баланды, вместе с другими по ночам лазил под колючей проволокой на поле за брюквой…

10

Чтобы сломить организованное сопротивление интернированных, немецкое командование стало разъединять части и отправлять в глубь Германии.

Под стук колес на стыках рельсов у Томина зрел свой план. Теперь уже дивизии нет, надо действовать…

На подъеме поезд замедлил ход. Томин пожал руку Аверьяна — сигнал к действию.

Аверьян бесшумно, с ловкостью кошки, прыгнул на часового, отбросил. Еще мгновение, и друзей поглотила кромешная темнота.

Кубарем скатившись с насыпи, Николай Дмитриевич вскочил. Рот и нос забиты землей, в глазах разноцветные искры, в голове звон. Выплевывая окровавленную землю, Томин услышал стон и бегом кинулся на него. Аверьян сильно ушиб колено и не мог встать.

Николай Дмитриевич взвалил на спину ординарца, поспешил к лесу. Темная ночь и чащоба надежно укрыли от погони.

К утру вышли к озеру, окруженному кустарником. Тихое, прохладное утро. Скупо пригревает солнце.

— Красота-то какая! Теперь мы сами себе хозяева. Свобода!

Захотелось по-мальчишески засвистеть от радости.

— Как мы только доберемся до нее, до свободы-то? — с унынием заметил Аверьян. — Чужбинушка, врагов так и жди из-за каждого куста.

— Так уж из-за каждого! Эх, Аверьян, Аверьян! Ничему, знать, ты в Красной Армии не научился. Да там, где есть рабочие и крестьяне, там есть и наши друзья, — возразил Томин.

— Балакать-то по-ихнему не умеем…

— Ну, ты, похоже, неисправимый худодум. Рабочий и крестьянин всегда дотолкуются. Ну, нечего зря время терять. В дорогу!

…Только на третьи сутки друзья перешли германо-польскую границу. Голодные и усталые, они подошли на заходе солнца к деревушке, прижавшейся к темной стене елового бора. Ветвистые ели свечой уходят ввысь, словно подпирая острыми вершинами небосвод. В бору тихо и прохладно. Длинные тени бороздят землю.

— Николай Дмитриевич, так это же та деревушка, где мы перед переходом границы привал делали, — проговорил Аверьян.

— Да. Ты лежи, а я схожу на разведку, возможно, здесь найдем пристанище.

Томин постучался в оконце крайнего дома. Его встретила хозяйка, пожилая полная женщина:

— Русский большевик? Прошу, пане, прошу.