Человек-огонь

— Чё каркаешь, сам ты англичан, едрен корень, — огрызнулся худой пожилой подрывник.

На ходу соскочив с коня и бросив поводья ординарцу, Николай Дмитриевич подошел к пленным.

— Чего это вас бросили их благородие? Сами пятки смазали, а вас оставили на расправу красным?

— Свинье не до поросят, коль ее на огонь тащат, — отозвался тот же подрывник.

— Кажется, знакомый голос?

— Знакомый и есть, Николай Дмитриевич, — отозвался Пастухов, отведя взгляд в сторону.

Томин, усмехнувшись, спросил:

— Ну, расскажи, расскажи про колчаковскую колбасу. Досыта наелся?

— Вот так наелся, едрен корень, — проведя рукой по горлу, ответил Пастухов. — Перво-наперво с меня содрали штаны, посля всыпали пятьдесят горячих и загнали в эту чертову команду, — под добродушный смешок конников рассказывал Пастухов. — Ох и злой я стал на их благородие. Прикажите, Николай Дмитриевич, дать мне коня и шашку…

— Связка-то с тобой, как со вшивой шубой, а до Тихого океана еще далеко, всякое может быть, — ответил Томин.

— Нет, ты уважь мою просьбу, не покаешься.

— Ну, верю, верю. Но кавалериста из тебя все равно не получится: устарел. Пойдешь помощником санитара.

Когда весть о занятии крупного железнодорожного узла и важного стратегического пункта дошла до Москвы, Владимир Ильич Ленин в атласе железных дорог России очертил точку с надписью «Егоршино».

В районе Камышлов — Ощепково Первый Путиловский стальной кавполк вышел из состава Сводного Кавалерийского отряда, двинул на Тюмень. Главные силы, не многим более двух тысяч всадников, Томин повел на юго-запад.

Кавалеристы и подошедшие части второй бригады 4 августа овладели Шадринском.

*

Река Исеть никогда не видела на своих берегах такого множества людей, как в этот жаркий полдень. Вода кипит от купальщиков. Лошади от удовольствия фыркают, мотают головами.

Берег пестрит солдатскими гимнастерками, рабочими блузами, девичьими косынками. Несмолкаемый гул стоит над зеркальной гладью воды.

Вокруг Павла Ивина собралась компания.

Разгладив несуществующие усы, озорно улыбнувшись, Павел ударил по струнам и запел:

Месяц светит над рекой,
В волнах отражается.

Аверьян, подмигнув стоящим рядом парням, гаркнул:

А Колчак от Томина
В Омск бегом спасается.

Ну и пошло, и полилась русская упругая частушка, посыпалась ухарская дробь.

— Глядите, девка в брюках идет?! — удивленно проговорил заводской паренек.

— В фуражке со звездой! — протянул второй.

Подошла Наташа. Молодежь почтительно расступилась. Бронзовое от загара лицо, огнем горящие черные глаза, тонкие брови с надломом, чуть вздернутый нос, алые влажные припухшие губы притягивали взгляды заводских парней, впервые видевших девушку в военной форме.

— Красноармеец Ивин, на боевое задание! — приказала Наташа.

— Есть на боевое задание.

Через несколько минут Павел сидел за массивным столом и писал диктант. От напряжения на лбу выступили росинки пота, крепко прикушена губа.

— Написал? — спрашивает Наташа.

— Ага.

— Не ага, а да. Проверим.

Она берет у Павла тетрадь, читает. Тот видит как румянец заливает лицо девушки.

— Вот как, я стараюсь диктую, а ты пишешь совсем другое. Да как пишешь? «Я люблю тибя Наташа». В слове «тебя» пишется не «и», а «е». Если будешь и дальше так относиться к учебе — брошу заниматься.

Павел склонил голову, пряча улыбку.

9

Тоскливо и тягуче шли дни в Птичанской больнице. Дорогой Анна Ивановна простыла и попала на больничную койку, а когда поправилась, ее по просьбе подруги взяли нянечкой-санитаркой.

В первое время врач Агния Яновна, жена белого офицера, с холодным недоверием относилась к Анне Ивановне. Но когда Томина рассказала, что ее муж, казачий урядник, погиб на германском фронте, и в подтверждение показала фотографию Томина с георгиевскими крестами, в папахе и нашивками на погонах, врач круто изменила отношение.

— О, я обожаю казаков! — рассматривая фотографию, восхищалась она. — Они все подтянутые, стройные и нахальные. Красавец! Большой успех имел бы у наших женщин.

— Нет, нет! Мой муж не такой, — вспыхнув, проговорила Анна Ивановна.

— Наивно, милая, — бросив холодно в ответ, Агния Яновна вышла из комнаты.

Только что прошел теплый дождь. Тучи разошлись, и солнце медленно катится к горизонту.

Анна Ивановна сидит в кабинете главного врача, смотрит в окно на спокойный закат, а на душе тоскливо, тревожно: «Жив ли Николай? И что с мамой? Ни одной весточки из Куртамыша».

Вошла Агния Яновна.

— Вы случайно не знаете казака Томина? — спросила она. (Анна Ивановна жила под чужой фамилией.)

— Томина? — протянула она, с усилием поборов душевное смятение. — Томина? А что такое? Никакого Томина я не знаю…

— Отчего вы побледнели? Я просто спросила, ведь ваш муж тоже казак, может быть, знакомы.

— А что случилось?

— Ничего особенного. Вот в газете «Русская армия» пишут, что кавалерийская банда Томина прорвалась в тыл, но в районе Егоршино была окружена и полностью уничтожена. Главарь изрублен на куски нашими кавалеристами, и его труп растаскивает воронье.

У Анны Ивановны сердце зашлось.

— Страх-то какой!