Человек-Олень

— Добро ли ехали, сыночки мои? Откуда? Куда?

— С Карагайского района мы. С Фардихи едем… уже третий день. За сеном, отец, с осени где-то здесь осталось.

— Знаю, знаю! — в ответ. — Сено ваше недалече… Но с Фардихи, сыночки, о зимнюю пору сюда прямой дороги нету… Как же вы ехали?

— В таком случае, аксакал, мы проложили новую дорогу, — отвечал Аманжан.

— А ведь и то правда! — воскликнул старик, вновь беря в руки лопату. — Дело неслыханное. Зимою к нам, сколько помню, никто и не ездил.

— Хозяин дома, где мы ночевали после Фардихи, этот путь нам указал, — рассказывал Нуржан, — мол, через Айыртау напрямик можно. Вот мы и решили напрямик, да чуть не пропали, заблудились…

— Как зовут того, кто дорогу такую вам подсказал? — спросил старик. — Запомнили имя его?

— Как не запомнить, аксакал, — отвечал Нуржан. — Хорошо запомнили. Конкаем зовут. До утра нас в плену, можно сказать, держал.

— Оу! Ай! Будь он проклят! — Старик сердито отбросил в сторону лопату снега. — Все озорует, злодей! Он, этот пес нечестивый, только и занимается тем, что людей губит да путает… Небось и с вас плату взял за ночлег?

— Хотел взять, аксакал, — ответил Бакытжан, который достал лопату с трактора и принялся помогать старику, — да потом не взял…

— Спасибо, сынок!.. Стало быть, аллах вразумил бесноватого… Пристроился, злодей, у самого перевала, на безлюдье, и кровь сосет с проезжих да прохожих. Виданное ли дело! Да пристрелить пса, коли взбесился! Моя бы воля была… А сено ваше чуть в стороне осталось, на запад вы маленько съехали. — Прищурившись, он посмотрел на горы и предложил: — Сегодня уж переночуйте у меня, а завтра я вам скажу, как ехать.

Аманжан, стоявший подбоченившись, спросил у него:

— Дед, а закурить у тебя найдется?

— Нету, мой ясненький. Насыбаю понюхать могу дать.

— Эх! Не дерьмо — плохо, а что дерьма нет — плохо, сказала голодная ворона, — вздохнув, изрек Аманжан и потянулся к табакерке старика.

— Э-э! Э-э, мой ясненький, так не годится! Слыхал, говорят: «Мою дочь замуж хошь бери, хошь не бери, а худо о ней не говори», — так отчитывал старик парня за грубость.

— Он у нас особенный, — начал оправдываться за приятеля Бакытжан. — Шутить любит. Так любит, что даже может пошутить с человеком, который в отцы ему годится.

— Ладно, дети мои! Коли добрая шутка — почему бы и не пошутить! Я не в обиде, аллах свидетель… А ты скажи мне лучше, каков мой табачишко? Слезу выбивает?

Аманжан, нюхнувший насыбая, и вправду исходил слезами и чихал беспрерывно. Все рассмеялись.

— Провались… твой насыбай! — прохрипел Аманжан, сплевывая в снег. — Сдохну, а не притронусь больше к нему.

— Отец, — предложил со своей стороны и Нуржан, — чего зря мучить вашу лошадку, давайте мы весь стог разом на наших санях перевезем.

— Не знаю, что и сказать, сыночки… Ведь устали вы, намаялись после такой-то дороги, намерзлись, поди.

— А что нам, молодцам! — успокоил старика Аманжан, которому было несколько неловко за свою грубость; и он первым взялся за вилы.

— Ну-ка, подгоняй трактор! — скомандовал важно Бакытжан. — Нечего время терять.

И трое жигитов с хозяином мигом навалили воз сена на огромные тракторные сани.

* * *

Когда добрались до зимовья старика, уже смеркалось. Сено свалили с саней посреди двора, слили воду из радиатора трактора и направились к дому. Невзрачная бревенчатая избушка об одно оконце показалась измученным парням настоящим дворцом. Это было убогое жилье людей, поселившихся на отшибе, но дух невозмутимого покоя, смирения и тишины исходил от него. Неподалеку темнел еще один домик, в котором, как объяснил старик, жил его помощник. Жирный дым вился над трубами. Отстоявшуюся тишину вечера нарушил зычный рев коровы, ей жалобно откликнулся теленок, запертый в стайке.

Рядом с домами был расположен горячий родник, исходящий паром, и это придавало особенность пастушескому зимовью. Вокруг источника густо теснились разросшиеся кусты тальника; склон ближней горы был покрыт густым лесом. Отсюда и начиналась большая, нетронутая тайга Горного Алтая… Напрямую к северу от этого зимовья можно было выйти к реке Хатунь, далее простиралась сибирская Россия. Этот край, в отличие от прочих уголков Алтая, не был достаточно населен и освоен — оттого и сохранился в девственной мощи лесов и в зверином богатстве. Прелесть дикой природы здесь еще не была исковеркана нашествием техники, необычайно снежные суровые зимы мешали ее продвижению в глухие края. И жил здешний редкий народ, даже в засуху не испытывая нужды в кормах для скота, потихоньку заготавливал в излюбленных местах сено и по зимнему пути подвозил к своим дворам. Захаживал сюда и случайный народ, охотнички да туристы; бывало, неосторожно пользовался огнем — и тогда случались губительные пожары. Недавно горела северная часть этой округи, едва справились с огнем солдаты, брошенные на тушение пожара. И от всего этого потихоньку таяла заповедная мощь Глубинного края.

— Мы, местные люди, называем это урочище Бекалкой, — рассказывал хозяин за дастарханом. — Наше зимовье — самое дальнее в районе Большого Нарына. За нами дичь, пустыня.