Человек-Олень

— А вы в бога верите?

Анна коротко обронила:

— А ты про это не спрашивай, а я не скажу. Но думаю так, что раз уж ты человеком уродился, то надо во что-то верить.

«У каждого человека есть свой бог, — подумал Нурлан. — А мой идол, которому я буду отныне поклоняться, — это Луиза. Ее портрет я повешу у себя в углу».

Оба молчали некоторое время. Нурлан решил уйти, но Анна остановила его:

— Ты куда это вдруг заторопился? Не хотела я тебе говорить, причинять боль, но и не сказать не могу. Луиза старше тебя на четыре года. К тому же ей, кажется, нравится Кожак. Как-то она сказала про него: «Этого парня надо вернуть к жизни».

— Но ведь он не умер! — вскрикнул Нурлан дрожащим голосом и, не помня себя, выскочил за дверь. Сел на коня и поскакал в Черную степь. Глаза его налились кровью, слезы бежали по щекам. И горы, и небо, и лес — все перемешалось перед его затуманенным взором. Он беспощадно хлестал бедного Аккенсирика, испытывая сильное желание, чтобы тот споткнулся, а он бы упал с лошади, да так, чтобы не встать, чтобы земля под ним разверзлась и поглотила его. Потом бы, через тысячу лет, он снова вернулся. Но если уж его опять ожидает такая горечь, то лучше и не возвращаться.

— Это невозможно, это ложь, — бормотал он сквозь слезы, — не может Луиза любить шофера Кожака! Анна-апай нарочно сказала так, чтобы я забыл о ней. Все-таки я на четыре года моложе ее. Но при чем здесь Кожак? Этот вонючий, ненормальный Кожак? Разве он ровня Луизе? Она и смотреть-то на него не станет. Она меня любит. Всегда улыбается мне, вместе ягоды собирали. Я учил ее ездить на лошади. Даже купалась при мне, ничуть не стесняясь, потому что не считала меня за чужого. И в кино мы ходили вместе. А сколько малины я ей переносил. Ведь еще вчера просила меня спеть, за руку держала, говорила, что очень ей нравятся наши песни. А потом так на меня посмотрела, что умереть можно. Но и вздохнула ведь, сказала: «А ты очень похож на Кожака». Ага! Так вот в чем дело! Она всегда видела во мне Кожака.

Лошадь под Нурланом вся покрылась пеной. Когда он пришел в себя, то увидел, что скачет посреди ярко-желтого подсолнухового поля. И в этот момент все головки подсолнухов показались ему улыбающимися лицами Луизы.

— Нет! — закричал он. — Луиза любит только меня! — Потом вдруг подумал: «Если бы всех хороших людей можно было сеять в землю, как семена, сколько бы их выросло, всем хватило бы». И он окинул взглядом поле.

Вся Черная степь была в подсолнухах, которые раскачивались на ветру и будто пели песню о великой любви…

8

Таких маленьких хозяйств, как аул Чингизтай, на земле много. Все они похожи друг на друга — везде жизнь, суета, борьба за существование. Но это голая истина без плоти и крови, на деле она проявляется в тысячах оттенков…

Давно закончилась война. Есть живые свидетели этой великой войны и в ауле Чингизтай. Это все те же Шакен и хромой Кусбек, Солтай, у которого руку отняли до самого плеча, это Хайдар с простреленным ухом, Хамит, у которого после контузии постоянно болит голова, отец Нурлана Аким.

Один бригадир в этом ауле более или менее благополучно вернулся домой. Да и тот был лгун необыкновенный, никто из односельчан толком не знал, на каком фронте он воевал. Послушать его, так на всех фронтах. Недавно он сочинил новую историю: «Я был в доме отца Луизы, в Германии. Верблюды у них интересные, не с двумя горбами, как у нас, а с тремя! И рожки у них маленькие, как у козлят. Посидели мы, поговорили, на прощанье я ему сказал, чтобы он свою Луизу, когда вырастет, в Казахстан отправил. Что и говорить, хороший человек, выполнил свое обещание. Ну что же вы, товарищи, сидите без дела? Пора за работу». — И быстро встал, как обычно, чтобы никто не смог уличить его во вранье.

Но кто-то успел сказать:

— Уважаемый, а мы слышали, что отец у девушки на войне погиб, против Гитлера воевал, да и сами они наши немцы, с Волги.

— Болтают, — невозмутимо возразил бригадир. — Ваш уважаемый бригадир никогда врать не будет. — После его слов все покатились со смеху…

Работы в колхозе шли неплохо план перевыполняли Из района и даже из области приезжало начальство, и все в один голос хвалили Луизины подсолнухи: «Если вовремя уберете поле и силосование пройдет на должной высоте, то можете зимовать спокойно».

Подсолнухи уродились на славу. В этом была немалая заслуга и Нурлана, день и ночь сторожившего поле, без устали сгонявшего скот Но Нурлану было сейчас не до почестей. После обидных слов Анны-апай в минарете прекрасного, так тщательно воздвигнутом им в своем воображении, появилась трещина. А не она ли, крестная, помогала ему возводить этот минарет? И как только она могла сказать такое о Луизе? Как у нее язык повернулся пожелать ей зла, связать имя Луизы с Кожаком?