Человек-Олень

— Ты давай не стесняйся ее! — громко сказала крестная, накрывая на стол. — Ведь вы почти ровесники. Если она и постарше тебя года на три, на четыре, так что тут особенного? Давай говори по-русски, быстро выучишься.

Луиза посмотрела на Нурлана и что-то сказала. Анна-апай перевела ему:

— Луиза говорит, пусть на лошади научит ездить. Хочет, говорит, поле свое посмотреть, а на коне ездить не умеет.

Нурлан от радости будто рассудка лишился и что есть сил закивал головой в знак согласия. Наверное, кивал долго, потому что Анна и девушка рассмеялись. Нурлан обиделся и хотел уйти, но даже не смог пошевелиться, он был сейчас не властен над собой.

За ужином Анна и девушка опять разговаривали по-русски, а про Нурлана как будто и забыли.

— Волосы твои ей нравятся, — вдруг обратилась Анна к Нурлану. — Черные, говорит, густые да и кудрявые. А я ей говорю, что во всем Чингизтае нет парня красивее, чем мой крестный сын. Правда, есть еще Кожак. Он тоже красивый, но такой уж баламут, все бы ему драться да выпивать.

Нурлан никогда и ничего не имел к Кожаку, но сегодня он возненавидел его до смерти. «Все говорят, что он красивый, — думал Нурлан. — А что в нем красивого? Вечно водкой от него несет, грязный весь, никогда не моется, да и вообще какой-то ненормальный».

Он исподлобья взглянул на Луизу, которая спокойно ела жареную картошку, не обращая на него никакого внимания. «Какое белое у нее лицо, — подумал Нурлан, — будто мелом обмазано. А волосы… Только во сне и могут такие присниться». Вдруг ему вспомнилась песня, которую любил орать пьяный Кожак: «Блаженна мать, что родила тебя…»

— Что же ты не ешь, сынок? — сказала ему Анна-апай, и Нурлан вздрогнул, будто его толкнули в бок. Взял ложку, а сковородки с картошкой на столе уже не было, съели все.

— Так мы договорились? — сказала Луиза. — Утром я тебя жду. Научишь ездить верхом.

Анна-апай перевела ему, и Нурлан кивнул в знак согласия.

Утром он не пошел в школу.

5

Девушка действительно не умела ездить на лошади. Нурлан измучился, пока научил ее этому. Стоило ему подсадить ее слева, как она валилась на правый бок, и все приходилось начинать сначала.

В правлении узнали, что новый агроном не умеет ездить верхом, и выдали ей самого тихого и медлительного коня по кличке Байшубар. Это было очень смирное животное, с места не стронешь. Нурлан обычно подхватывал девушку за ногу и подбрасывал ее одним махом в седло. Потом начинал водить Байшубара по кругу, не сводя глаз с Луизы, которая мертвой хваткой держалась за луку седла. Она, видно, до смерти боялась упасть и сидела напряженно, до боли прикусив нижнюю губу. Иногда и вскрикивала истошно, по-бабьи. И так она неуклюже сидела на коне, что Нурлану порой хотелось привязать ее к седлу. Но опять брало беспокойство, — а вдруг лошадь понесет ненароком, всаднице тогда некуда деться, привязана. Нет, этот способ не годился. Так в бесплодных попытках помочь девушке одолеть верховую езду он и не заметил, как прошел обед. Как ни велико было терпение у Нурлана, оно начало истощаться. Луиза же, наоборот, будто не знала усталости. Мало-помалу она привыкла к седлу, даже рассмеялась и начала подпинывать Байшубара в его отвисшие бока.

Девушка, о которой вчера Нурлан не смел и мечтать, сейчас была рядом. Сколько раз, подсаживая ее на лошадь, он невольно касался ее гибкого, упругого тела. И чем чаще прикасались его руки к нему, тем больше он приходил в себя, сердце успокаивалось, тоска растворялась без следа. Если бы ему пришло в голову увезти ее куда-нибудь далеко в горы, посадив на широкую спину Байшубара, она не смогла бы даже соскочить с лошади без посторонней помощи. То есть она была бы полностью в его власти, в его руках, делай с ней что хочешь. Но откуда взяться в нем такой смелости?

Они разговаривали знаками, но понимали друг друга, даже переводчика не требовалось. День казался бесконечным, и целый день они были рядом. Но, к сожалению, всему бывает конец. Когда стало смеркаться, усталые и голодные, они потихоньку поехали домой.

Вдруг по дороге мимо них проехала полуторка и резко остановилась, обдав их облаком пыли. Из машины вывалился кучерявый Кожак с шалыми глазами и расхохотался им в лицо. Но смех его был какой-то неестественный, недобрый.

— Поздравляю тебя с бабой! — сказал он Нурлану. — Что ж, и школу бросил из-за нее? Повезло же тебе с этой немкой, вражьей дочерью. Ух ты…

Дряхлая машина его судорожно вздрогнула и заглохла. Кожак схватил ключ и стал заводить ее, яростно скрежеща зубами и чертыхаясь. Машина наконец завелась Кожак вскочил в кабину, выругался напоследок и уехал, ни разу не оглянувшись.

— Кто это? — спросила Луиза, не отрывая взгляда от машины, пылящей по дороге. Нурлан понял ее вопрос и ответил:

— Кожак. Единственный шофер в нашем колхозе.

Луиза поняла его, хотя он и сказал это на ломаном русском языке.

— Красивый парень, — задумчиво сказала она, глядя себе под ноги. Нурлан понял ее слова, и у него на душе заскребли кошки. Он резко дернул повод застоявшегося Байшубара, и Луиза едва не свалилась с лошади, невольно вскрикнув: «Ой, мама!»