Человек-Олень

Тогда выпало мало снега, а холода стояли лютые. Особенно холодно стало к середине января, когда задул многодневный унылый ветер. Солнце едва поднималось над горами — палкой можно было добросить до него — и тотчас же соскальзывало по склонам, бросая чахлый отсвет на тучи; вовсе нельзя было понять, когда всходит солнце и когда оно заходит.

Земля, потрескавшаяся от мороза, дышала могильным холодом. И только овцы, беспечные, как всегда, спокойно паслись на тебеневке, легко доставая старую мерзлую траву из-под чахлого снега. Или принимались теребить густые кусты чия, и ветер безжалостно вырывал из зубов какой-нибудь зазевавшейся овцы пучок веток.

Зимовье Чабана, притулившееся под боком высокой скалы вдали от аула, выглядело одиноким, как заблудившийся в степи человек. Такой человек стремится скорее добраться до людей, от которых отстал. А может быть, он вовсе не хочет к людям и ушел от них, обидевшись, и теперь, избрав одиночество своим уделом, ищет место, чтобы поставить отдельно от других свой очаг…

Чабану кажется, что всегда, с самого начала своей жизни он предчувствовал одинокое, обособленное существование. Возможно, и на самом деле он был наделен такой прозорливостью, что рано угадал свою судьбу и стал тем, кто он есть, — Чабаном. И теперь, если он бросит свое дело и не будет пасти овец, то проживет остальную жизнь зря или погибнет.

Но это вовсе не значит, что он не мечтал начать свою жизнь иначе. Теперь уже смутно, но все же помнит Чабан, что в школе он отличался от других своей наблюдательностью. Он замечал всякую мелочь, мимо которой другие проходили без внимания, и запоминал все, что видел и слышал. И вот со временем пристрастился к рисованию. Рисовал везде и на чем придется, даже на земле. В старших классах он был уже известен по школе как художник. Всегда был редактором стенной газеты. Однажды по литературе было сочинение на тему «Кем хочу быть». И помнится Чабану, что он долго сидел над тетрадью, не зная, о чем писать, а потом вывел на чистой странице: «Художником буду». Прошло полчаса, а он не мог придумать, что писать дальше. А скоро и сдавать надо было. Тогда он быстро нарисовал высокие горы, над вершинами светилось небольшое солнце, а у подножия стояла одинокая юрта, рядом паслась одинокая лошадь и стоял, глядя на горы, одинокий человек… И этот поспешно начертанный рисунок он сдал вместо сочинения учительнице. Та не поставила ему двойки. Раздавая работы, она внимательно, серьезно посмотрела на него и сказала: «Я поняла твой рисунок. Ты хотел сказать, что мечтаешь быть художником. Мысль твоя ясно выражена, и я поставила тебе хорошую отметку Но рисунок у тебя очень грустный. Одиночество в нем к одиночеству и зовет. А ведь говорится в народе: «Пешему пыль не поднять до небес и в одиночку славы не добыть…» Тебе, мальчик, нужен хороший учитель, и ты смог бы стать художником». Тогда он не понял, о каком еще учителе идет речь, — разве недостаточно того, что у него есть талант?..

А теперь Чабан, мечтавший когда-то стать художником, смотрел с вершины холма на отару, сидя на брюхастом буром с подпалинами коне. Мухортый нравом под стать своему хозяину — может, как и тот, часами неподвижно стоять на месте, дремотно свесив голову. И за травою не потянется — в полуприкрытых глазах лошадки давно потух огонь, уши вяло обвисли, хвост изжевали бараны. Но упитан и крепок конь, необычайно кроток и послушен. Старается во всем приноровиться к хозяину, трусит потихоньку, коли тот его подгоняет, а иногда, застигнутый неожиданным хлестким ударом камчи, в панике пытается перейти на галоп. Однако каждый такой случай заканчивается самым неприглядным образом: словно пользуясь моментом, Мухортый, крутя хвостом, с видимым наслаждением принимается освобождаться на ходу от всего, что накопилось в его раздутом брюхе; зловоние при этом поднимается страшное, хозяину становится досадно и от этого шумного извержения конских яблок, и от неумелого скока старой лошади, и он сердито натягивает повод, веля коню идти привычным неторопливым шагом, и тот слушается. Но иногда хозяин ни с того ни с сего принимается избивать его плеткой, сам же одновременно осаживая, не позволяет ему пуститься вскачь, и эти минуты даются тяжелее всего Мухортому. Бедный конь при этом топчется на месте, нервно взмахивая куцым измочаленным хвостом, но по-прежнему покорный, послушный воле человека. Откуда знать простецкому чабанскому коню, что и его всемогущий хозяин тоже что-то вроде коня, и что и у него спина натружена, и над ним есть хозяин — неумолимый жизненный долг и совесть рабочего человека…

Сегодня Мухортому весьма по душе настроение хозяина — ни скакать ему не желается, ни рысью идти, ни даже ехать куда-нибудь вольным шагом. Сегодня благодать: знай стой целый день на одном месте и клюй носом, погружаясь в сладкие сновидения… Однако не верится, что за этим не последует какого-нибудь сумасбродства, — люди, на то они и есть люди… этим двуногим только бы портить жизнь другим.