Человек-Олень

Когда мать Айпара вернулась в кочевье, успели уже поставить шестикрылую юрту Дариги, второй жены Олжая. Спорые жигиты, засучив рукава, резали скот. Другие, окружив нескольких женщин в черном и девушек, вошли в воду, в заросли куги, обмыть дорожную пыль. И только что дикое озеро, пристанище птиц и животных, принимало власть человека, его особенную своеобразность, привычки, говор и шум, присущие только людям. Вспугнутые гуси и утки с плеском падали на другой стороне озера. Но разве найдется сейчас хоть один человек в кочевье, который бы думал об охоте? Нет, все только и мечтают о том, чтобы эта ночь прошла без слез и стенаний, и каждый занят приготовлением пищи.

Мать Айпара обдумывала пришедшую ей недавно мысль. Есть она не стала, только выпила чашку холодного недобродившего кумыса, саумала, и сидела теперь молча, никого не беспокоя вопросами и распоряжениями. Снохи, снующие по хозяйству, выходили и заходили на кончиках пальцев, боясь нарушить ее молчание.

Раньше черные глаза теперь белой, как саван, женщины горели огнем. Сейчас в них больше величавого материнства, степенности и спокойствия человека, немало повидавшего на своем веку. Медленные, свободные движения красили ее, и когда она сидела в переднем углу, полная, дородная, то не каждый мог войти к ней без страха и робости. В ее спокойных и умных ответах мужу не найдешь ни одного слова, сказанного зря или невпопад. Никто в роде тобыкты не мог смотреть прямо ей в глаза и никогда не входил к ней без разрешения. И не потому, что она обижала кого-нибудь, просто подавляла своим величием и умом. Снохи не пересекали пути властной матери Айпары, но любили ее по-настоящему и без страха, от всей души. И было за что любить. Когда она повернет свое красивое лицо и глянет глазами, полными человечности и понимания, как не полюбишь ее?

Все в ауле, и старые и молодые, со смущением в душе смотрели сегодня на притихшую, задумчивую мать Айпару. Она как будто ждала, что впереди их постигнет еще какое-то неожиданное горе. Люди не знали, почему она сидит и сидит, темнея с каждым часом, словно туча перед грозой. Подумали, что это из-за задержки Олжая и Кайдоса.

Но мать Айпара все еще переживала свой испуг от промелькнувших видений молодости, которые навеяны ей были красотой незнакомой природы. Кровавый вид безлюдной степи, красное заходящее солнце, борьба света и наступающей тьмы тревожили сердце и как бы предупреждали готовиться завтра к еще более страшным испытаниям. Прохлада, веющая с безлюдной, умирающей степи, пробирала насквозь и как будто несла в себе какую-то страшную весть. Казалось, с последним лучом солнца рассеются все надежды и мечты этого аула.

Осенняя, поблекшая степь была сурова и холодна Мать Айпара тяжело вздохнула и подумала: «Где ты сейчас, муж мой Олжай?» Но кто ей мог ответить на этот вопрос?

И вот теперь Айпара тихо сидела и неторопливо перебирала четки, вся погруженная в свои невеселые думы. Вдруг она встрепенулась и спросила:

— Узнайте кто-нибудь, что там за топот?

Жандос выбежал на улицу и тут же вернулся обратно.

— Это вернулись Котибак и Топай, — сказал он.

— Сколько раз я им говорила, что не к добру это — резко останавливать коня около юрты! — разгневалась мать Айпара. Потом она посмотрела на жену Айдоса, и взгляд ее смягчился, попросила принести бобы.

Когда мать Айпара гадала на бобах, из дома обычно все выходили. Перед гаданием она долго шептала молитвы, затем провела ладонями по лицу и приступила к делу, разложив бобы на три равные кучки. «Бисмилла рахман эль рахим, — пробормотала она, — пророки, помогите мне узнать истину, поддержи меня, о всевышний. Если моему Кайдосу суждено вернуться живым и невредимым, то пусть бобы упадут азом». По мере гадания мать Айпара все больше и больше бледнела, щеки ее впали, лицо совсем посерело. Расположение бобов было неблагоприятное. «Нет уж, видать, не суждено мне увидеть сына, — подумала она, вздыхая и выпрямляясь. — Ремни седла спущены. Бока его оголены, лоб его не покрыт. Он потерян для меня, сердце мое чует. О, аллах, что за беспокойный мир! О, горе, давно мне не падали такие бобы. Когда вчера я погадала на своего мужа Олжая, то выпало, что ноги его в стременах, голова без убора на подушках в своем родном дому, горя нет. Это означало, что Олжай догонит кочевье. Но я думала, что Кайдос вернется с ним.

О мой бедный Кайдос, сокровище мое, мой средний сын, ты был моим средним пальцем, значит, ты остался в руках врагов. И теперь тебя нет у меня. Прощай, мой сын, прощай!»

Мать Айпара раскрыла ладони и провела по своему лицу. Затем она позвала детей, снох и сообщила всем:

— Держите себя в руках, мы, оказывается, потеряли Кайдоса.

Никто не промолвил ни слова, но у многих появились на глазах слезы. Мать Айпара, сидевшая на корточках, проговорила:

— Достаточно слез. Идите занимайтесь своими делами. — И указала рукой на выход.

Народ послушно повалил на улицу, оттуда донеслись рыданья. Мать Айпара снова бросила бобы и сказала сама себе: «Мой муж должен вернуться с рассветом».