Человек остановился

— Школьный ясторожъ, зашамкалъ старикъ. Вот имое дло слдить. Тамъ-то школа,— мотнулъ онъ головой на блый блескъ дома въ глубин аллеи.— Старая сгорла,— вотъ туда иперебрались. Ран господскій домъ былъ.

Человкъ обхватилъ колни руками, прикрылъ глаза.

— ...Домъ былъ, сказалъ погодя старикъ.— Тутъ бы тебя псы зали, коли въ садъ эдакъ зашелъ, безъ спросу. Хозяева-то теперь за границей, добавилъ онъ равнодушно.— Лтъ восемь, что-ли, ато ивс десять. Аубили-бы ихъ безпремнно, коли тогда не удрали.

— Я-бы домъ-то... того... посмотрть хотлъ, вдругъ сказалъ человкъ не открывая глазъ.

— Чего тамъ... осмотрть. Иди своей дорогой. Чай, не весь вкъ тутъ съ тобой лясы точить.

— Такъ, сказалъ человкъ ивсталъ. Потеръ лобъ, виски. Спросилъ скучнымъ голосомъ:

— Ахозяевъ здшнихъ ты, ддъ, помнишь?

— Не... старикъ недовольно тряхнулъ головой. — Яне изъ здшнихъ. Дочка тутъ за мужика вышла, вотъ именя привезли. Атакъ— слыхалъ отъ людей. Господа были, богато жили... Сынокъ, что-ли, былъ, въ офицерахъ. Да теперь что толку-то болтать... Укатили, туды имъ идорога, значитъ. Аты, братецъ, гуляй.

— Прощай, ддъ, сказалъ человкъ изашагалъ прочь. Отойдя шаговъ сто, онъ оглянулся— ибыстро шагнулъ въ кусты. Затмъ, прыгая по кочкамъ черникъ, онъ пробрался назадъ между частыхъ стволовъ, къ самому дому.

Тогда человкъ прислонился плечомъ къ зеленой колонн стараго клена идолго смотрлъ, ошаривалъ влажнымъ взглядомъ крыльцо дома, рзьбу надъ окнами, ослпительную лужу подъ водосточной трубой. Въ одномъ окн синла географическая карта. Потомъ вышла из дому исла съ книгой на ступеньку худая стриженая двица въ макинтош.

Человкъ оторвался отъ дерева ибезшумно пошелъ прочь. Снова онъ вышелъ къ сломанной калитк, снова услышалъ шепотокъ березовой листвы, тройной крикъ иволги. Потомъ вышелъ на деревню, зашлепалъ по шоколадной, уже высыхающей грязи. Мальчишки играли въ городки. Чурки съ громкимъ звономъ взлетали, брехала лохматая собаченка. Человкъ миновалъ село, пошелъ быстре по той же дорог въ сіяющихъ зажорахъ, по которой онъ поднимался недавно. Уповорота ему повстрчались дв бабы— одна въ аломъ платк, которую онъ окликнулъ, когда раньше проходилъ.

— Что назадъ-то идешь, звонко спросила она, поровнявшись.— Аль раздумалъ?

— Раздумалъ, тетенька, отвтилъ онъ, усмхнулся ипрошелъ.

На пятой верст он вдругъ остановился, посмотрлъ себ на ноги, потомъ прислъ на щебень при дорог. Осторожно стянулъ сапоги, стукнулъ ими объ камни, отряхивая сухую грязь, всунулъ въ мшокъ. Исъ едва замтной улыбочкой оглянувшись вокругъ, пошелъ дальше, твердо шлепая по теплой мягкой кор дороги, въ голубое марево лтняго дня, обратно, къ дальней польской границ.

Василій Шалфеевъ

Послесловие Геннадия Барабтарло

Весьма вероятно, что этот рассказ Набокова — без заглавия, без точной даты — последний из неопубликованных. Собственно, дата на первой странице рукописи имеется (1925), но поставлена она очевидно много позже и по памяти. Скорее всего рассказ был написан летом 1926 года, когда Набоков из отчужденного любопытства прочел несколько книг молодых советских писателей из числа орнаментальных стилизаторов простонародной речи: «Виринею» Сейфуллиной, «Барсуки» Леонова, может быть кого-нибудь еще из «Серапионовых братцев». Этого рода узорчатый, будто-бы крестьянский, на самом же деле ярко-искусственный слог напрашивается на пародию, и можно думать, что Набоков поначалу это и имел в виду: чрезмерность, густота и настойчивость просторечий создают свойственную нарочитой имитации натянутость. Первые же фразы подводят к границе шаржа, и все, что за нею, должно, казалось бы, только подтверждать, что все это не всерьез.

Но если таково было первоначальное намерение, то скоро Набоков словно забывает о нем, усмешка уступает место грустной улыбке, подмигиванье — серьезному и даже несколько влажному выражению глаз. Так клоун, жонглируя полыми гирями, гримасничая и отдуваясь, как если бы они в самом деле были пудовыми, по ходу номера вдруг чувствует, что они каким-то образом и впрямь наливаются чугуном и нужно внимательно следить, чтобы не уронить одну из них себе на ногу, не то бутафорские слезы могут обернуться настоящими.

Дело тут в болезненно незаживавшей теме, которую Набоков выбрал для своего стилистического опыта: «человек», по-видимому бывший белый офицер, ежеминутно рискуя жизнью, в середине двадцатых годов переходит смертоносную советскую границу для того только, чтобы увидеть свой дом, из которого он и те, кто ему дорог, были безпощадно вышвырнуты. Вероятия погибнуть в этих случаях значительно превосходили шансы возвратиться невредимым в трагическую безопасность беженства. Но и обдумывать такую возможность было до того упоительно, что Набоков много раз разыгрывал ее в воображении — поэтическом, прозаическом, и даже драматическом (в пьесе «Человек из С.С.С.Р.»). В 1927-м и снова в 1928 году Набоков написал два стихотворения под названием «Расстрел»; второе страшно прозаической точностью описания, первое — одно из самых его пронзительных:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;