Человек отменяется

Тем временем молодой человек дошел до угла Охотного ряда, спустился в переход, вышел к «Националю» и направился в сторону Государственной библиотеки. Он шел все той же спокойной походкой хозяина жизни, ничего не опасаясь, и, конечно, ничего особенного не предвидя. А так как прохожих здесь значительно меньше, чем на Тверской, он практически и не озирался. Этот район центра освещен не так ярко, поэтому господин Гусятников на пару шагов приблизился к жертве и заволновался, мечтая, чтобы объект свернул в какую-нибудь подворотню, дав ему тем самым сигнал свершить задуманное. Закоулков здесь было предостаточно: темный проход к Первому медицинскому институту, ничуть не светлее — проезд к Зоологическому музею, совсем без света короткая дорожка к зданию МГУ и так далее. Иван Степанович приготовился к удару, сжал в руках камень и еще на пару шагов подошел к молодому человеку. Ему казалось, что вот-вот это самое дело наконец-то произойдет. Но парень не думал сворачивать с главной улицы. Он перешел Большую Никитскую и по ее левой стороне продолжил путь в сторону Консерватории. У центрального коллектора остановился, набирая по мобильнику номер. Однако разговор не состоялся, и парень двинулся дальше. Улица была почти пуста. Свет уныло падал на редких прохожих. «Вот сейчас! — мелькнуло у господина Гусятникова. — Вначале я должен его о чем-то спросить, чтобы не бить сзади, а проломить висок, глядя прямо в глаза. Но что спросить? Который час? Или как пройти на Арбат? Где театр на Малой Бронной? Объявить о покушении? А может, без слов, прямо в висок, чтобы пена на губах? Нет, надо все же что-то сказать, придраться что ли, крылатую фразу в лицо бросить: „Ну и мерзость ты, человек!“ — и только потом в голову. Не отрывая от атлета глаз, Иван Степанович приблизился к нему на расстояние шага. У него мучительно стучало в ушах и даже, казалось, во всем теле. Прямо в затылок незнакомцу он нетвердым голосом задал неожиданный вопрос: „Как пройти к ИТАР-ТАССу?“ Чтобы потом, когда молодой человек обернется для ответа, встретиться с ним взглядом и, бросив заготовленное выражение, прицелиться в висок. Но едва жертва повернул голову в его сторону, как господин Гусятников в растерянности прокричал что-то невнятное и с бешенством нанес ему удар.

— Ты чего это, дядя Семен? — опешил молодой человек. — Семеныч, что это с тобой? Вроде не пьян. За Лизку бьешь? Не по-мужски, — тут он как-то презрительно усмехнулся. — Таких, как она, у меня с десяток! Я тебя прощаю, потому что жалок ты. Стар, Семеныч! Тебе в морду дать, так прибью ведь! Не кулаком, а пальцем прибью. Один мой щелабан тебя в гроб загонит! Успокойся, объяснись, чего это ты ручкой размахиваешь!

«Какой еще дядя Семен? О чем это он? — удивился господин Гусятников. — И почему он еще говорит, видимо, помутнел рассудок, вот-вот конец наступит. Но пены на губах нет. Надо еще раз треснуть, но уже как следует, чтобы поставить точку! — Он попытался ударить атлета второй раз, однако тот поймал его руку, вырвал из кулака камень, отбросил в сторону и без капли злости сказал:

— Семен Семенович, да что это с тобой? Очнись! Перестань кулачком угрожать. И какой-то камушек у тебя в кулачке. Что, Лизка попросила? Ох, мстительная она девица!

— Какая Лизка? — недоуменно произнес Иван Степанович.

— Как какая? Твоя квартирантка! Ну, трахал я ее месячишко, что, неужели ревнуешь? Брось, девок вокруг достаточно, ради них должно быть совестно на мужика руку поднимать. Иди домой, проспись. Или остановить такси? Они быстро домой доставят! Всегда такой смирный мужичок, а сегодня на себя не похож. Не дурно ли тебе, Химушкин? Может, скорую помощь вызвать?

Господин Гусятников буквально очумел: какой еще Химушкин? «Видимо, после удара в висок у парня крыша поехала! — решил Иван Степанович. — Химушкин? Что за странная фамилия! Этот тип от шока с ума сошел. Какую-то чушь несет». Но тут же Гусятников вдруг со страданием в душе задумался: «Постой, а действительно, кто из нас сумасшедший? Он или я? Еще и еще раз себя спрашиваю: он или я?» Мелкая испарина прошибла его тело. Помутившимся взглядом он окинул молодого человека. Нет, атлет не показался ему знакомым, он его отродясь не видал, хотя тот говорил с ним по-свойски. Даже такси предложил остановить! До дому довезти! «Кто же из нас больной? Я-то знаю, что я Иван Степанович Гусятников. А кто этот незнакомый парень? Мне совершенно неизвестно. Какие-то еще Лиза, Химушкин?» «Ошалел! — думал между тем молодой человек. — Жаль. Впрочем, в нынешней жизни иногда самому хочется стать полоумным. — А вслух произнес: — Так я пошел. Ты мне, Семеныч, синячок у виска оставил, ну да бог с ним. Через день—два пройдет. Советую домой отправиться. Я вот с Лизой уже неделю не виделся. Но сейчас придется ее набрать, скажу, что ты плохо себя чувствуешь, посоветую проводить тебя домой. Она девка добрая. Жди ее на лавке перед Консерваторией».