Человек отменяется

«Без добродетели и высшей, интеллектуальной цели владеть богатством совершенно бесполезно, — думал Гусятников. — Нелепо все это! О чем я недавно мечтал? Построить феодальную деревушку на Орловщине? Для чего? Для эксперимента? А что являлось бы характерной добродетелью для феодализма? Одарить человека пищей, теплом, одеждой… то есть самым необходимым, в чем прежде всего нуждается живое существо. Неужели это все? Но если я предоставляю самое важное, то от осыпанного немудреными дарами вправе ждать того же, что и мне необходимо, без чего даже существование не мыслю. В свое время им постоянно приходилось доказывать правителю самые глубокие верноподданнические чувства. А мне чего такого хочется, чтобы сердце радовалось? Чтобы полноту жизни почувствовать? Чтобы желание жить не увядало? А? Нет-нет, хочется не просто купить удовольствие, а по осознанной убежденности дающего это удовольствие получить, чтобы все, что мне преподносится, от самого нутра шло. Чтобы его душа трепетала, исполняя фантазии извращенного гусятниковского ума. А хватит ли у них силы? Ведь в голову мне лезет черт знает что, аж самому нередко страшно становится. Бр-бр-р! Вот построил я семь хуторков, по семь хат, в каждом. Типичные хаты той далекой поры. Даже комфортнее. В каждой современный туалет, ванная в кафеле, а парная из липовых срубов. Я больше о себе думая, выстроил. Я-то в каждой избе частенько бесноваться мечтаю. Меня-то семь смертных грехов всегда в мыслях возбуждают. Грех — это злоупотребление разума, снятие с себя табу на любое проявление воли. Такие мысли и вынудили строиться. Крепостными обзаводиться, не какими-нибудь воображаемыми, а самыми настоящими. Хотелось понаблюдать, какой у человека слой человечности. А? Сколько он стоит, какова цена его ломки, сколько шагов от нее до ярости, до смертных грехов, до звериной ненависти. Старец Филофей подсказал Ивану Третьему строить Третий Рим, так вот, его слова и меня преследовать стали. «Строй Третий Рим, Иван! Да, что медлишь-то? Строй! Строй! Державность, крутой нрав в себе воспитывай. Без них Россию не построишь!» В последнее время этот Филофеев наказ меня постоянно, даже навязчиво, преследовал. Куда ни шагну, везде этот голос звучит, да так грозно, что приходилось даже прятаться, руками плотно уши закрывать. Пара стаканов водки «Большой» всегда надежно укрывала меня от его навязчивости. Но я все же решил строиться. Не то что пошел на попятную, нет, сам захотел, размечтался, глубоко почувствовал эту необходимость. А сопротивлялся лишь потому, что всегда противился играть под чужую режиссуру. Если бы голос Филофея меня не преследовал, я бы, может, даже быстрее обстроился. В общем, после того как наконец решил, довольно быстро возвел поместье. И назвал его «Римушкино». Сорок девять изб для крепостных, каждая хата на двоих, один терем для собраний и совместных мероприятий да два особняка. Один для раздумий, чтения и уединения, другой для реализаций фантазий моего извращенного сознания. Прислуга разместилась рядом со мной. Я вспомнил об этом потому, что жду приезда крепостных. Фирма «Жирок» должна вот-вот предоставить мне на выбор девяносто шесть душ из трехсот. Деньги они стоили, конечно, смешные, незаметные. Сто долларов за каждого брала фирма и по сто долларов ежемесячно, плюс пища, теплое жилье и одежда — вот во что обходились бы холопы. Везут их пятью автобусами. Первым выбираю я. Других разберут приятели, увлекшиеся моей идеей. Но если они желали оставить у себя не больше пятнадцати-двадцати крепостных, то я организую «Римушкино» с размахом фантаста, с убеждением богатея, желающего развеять иллюзии, будто человек это что-то замечательное, прекрасное и вечное. Именно такую сверхзадачу я ставлю перед собой! Иначе говоря: я вкладываю деньги в потеху для собственного ума, в эксперимент, который должен доказать: несовершенный интеллект куда страшнее, чем ярость зверя. Чем не генетическая программа хищника. Чем не вероломство стихии! Уж я заведу все, что необходимо для академического исследования себя самого и своих собратьев. У меня будет местная администрация: мэр, милиционер, прокурор, священник, могильщик. Я серьезнейшим образом задумал миниатюрный российский городок, «римушкинскую империю» — с феодальным укладом, но современной системой управления».