Алисия повернулась к классу, все сидели с раскрытыми ртами, некоторые, например Брэд Кэнби, к удивлению Майлза, кивали.
– Мы не марионетки. Мы не домашние зверушки. Мы не рабы.
– Вон из моего класса! Это уже переходит все границы. Я добьюсь, что тебя накажут! Исключат!
Алисия посмотрела прямо на Майлза пронизывающим взглядом, ее глаза остекленели.
– Мы люди.
В общем, среда оказалась не совсем уж скучной.
По крайней мере, менее скучной, чем четверг.
Майлз старался вести себя как можно лучше. Никаких вечеринок, с его тайной любовью, похоже, было покончено, и, к сожалению, на работу в «Кампус Конвиниенс» идти тоже было не нужно. Только школа. И мысли об Алисии. Майлз знал, что ее отстранили от занятий, и не мог перестать думать о том, что бы он мог тогда сделать – разве что вместе с ней скандировать слова. Но он не мог этого сделать. Точнее,
Она вернулась на занятия в пятницу, в последний день их работы над сиджо. Она села на свое место, даже не посмотрев на Майлза. Он хотел заговорить, но не смог подобрать нужных слов. Почему-то он забыл даже все приветствия.
Мисс Блауфусс написала на доске замысловатым курсивом:
– Я хочу, чтобы вы начали ваши стихотворения с этих слов. Каждый напишет одно сиджо, а затем, до конца занятия, мы их прочтем одно за другим, как одну длинную поэму. Это будет отличное завершение темы, – мисс Блауфусс, одетая сегодня в олдскульную футболку с концерта Джанет Джексон, дала им тридцать минут. Когда время вышло, она начала с Шэннон Офферман, сидевшей в начале класса, и продолжила спрашивать по порядку. Поэма извивалась по классу, перескакивая с проблем с монстрами на желание иметь более длинные волосы и «Если бы только я мог любить тебя» – последнее, разумеется, написал Райан. Наконец очередь дошла до Алисии.
Ганке хлопнул Майлза по спине.
– Она говорит о тебе, – прошептал он.
– Нет, – ответил Майлз, хотя он сам об этом подумал. Однако Алисия не обращала на него внимания, так что большую часть занятия он пытался делать вид, что ее вовсе не было. Каждый раз, когда они встречались взглядом, он чувствовал себя не то голым, не то невидимым.
Следующей должна была быть Уинни, но она отсутствовала, поэтому пришла очередь Майлза.
– Э-э-э… – протянул он. – Думаю, у меня получилось неправильно.
– Такого не может быть, Майлз. Твое предыдущее стихотворение про имя было замечательным, и я уверена, это тоже хорошее. Может быть, другое, но не неправильное, – заверила его мисс Блауфусс.
Майлз едва заметно кивнул, опустил взгляд на бумагу и начал:
Майлз услышал, как Ганке зашелестел бумагами позади него.
Губы мисс Блауфусс растянулись в широкой улыбке.
– Очень хорошо, Майлз. Следующий Ганке.
– Я пас, – сказал Ганке.
– Что? Почему? – спросила мисс Блауфусс. Майлз обернулся. Ганке всегда не терпелось прочитать.
– Я не готов, – пояснил Ганке, но Майлз видел, что его стихотворение было написано.
– Неважно. Мы хотим послушать. Уверена, оно прекрасно, – сказала мисс Блауфусс. Она видела прекрасное во всем и во всех – как миссис Трипли, только не была такой трепливой. За это ее все любили.
– Хорошо.
– Вообще-то я хотел, чтобы получилось немного по-другому, – пояснил Ганке.
– Все хорошо, Ганке. Отличная работа. Давайте продолжим. Следующий.
Майлз повернулся к Ганке и кивнул.
Хотя на занятиях мисс Блауфусс они до конца недели проходили поэзию, мистер Чемберлен после инцидента с Алисией перешел к теме войны. Все те же сумасшедшие разговоры «о днях старого Дикси»[21]
и о том, что после того, как Юг проиграл войну, им пришлось отказаться от рабства.